Фазиль Искандер - Морской скорпион

Сам того не осознавая, он вложил в этот поцелуй всю горечь неудачной первой любви, всю горечь неудачной второй любви и всю горечь неудачной третьей любви, и каждая из них обречена была быть горькой и неудачной, потому что он слишком много чувства вкладывал в каждую из них и слишком верил в необходимость полного бескорыстия. Одних из них он отпугивал этой силой чувства, от других с кровью и болью отдирался сам, потому что, когда {160} много вкладываешь, много и требуешь, а когда он влюблялся, каким-то образом каждый раз включалась по отношению к любимой высшая нравственная требовательность, и каждый раз его идеал в чем-нибудь его подводил.

И наоборот, случайные интрижки всегда удавались, и женщины, с которыми он встречался, чаще всего подчиняясь их инициативе, наперебой хвалили его спокойный веселый нрав, потому что сигнальная система высших требований и высших ожиданий не включалась.

Наиболее глупые из них именно по этой причине пытались женить его на себе, и, когда эти попытки делались достаточно назойливыми, он уходил от них.

Но эти успехи для него были хуже тех неудач и, в сущности, были еще более неудачны, и потому в этот долгий поцелуй он неосознанно вкладывал и эту горечь мелочного разбазаривания жизни.

А плоты все шли и шли, и он, не прерывая поцелуя, слушал легкий всплеск волн, поднятый ими, вдыхал сильный свежий запах древесины, замечал, приоткрывая глаза, медленно плывущие их низкие черные силуэты, страдные костры, горящие на некоторых из них. и таинственные фигуры людей возле этих костров, и ее в слабом свете звезд запрокинутое покорное лицо с закрытыми глазами, мгновениями до какой-то сладостной жути напоминающее лицо его первой любви.

И хотя она была жива и он ее видел во время своего последнего приезда на родину, но это было хуже, чем если бы она умерла. Они встретились на вечеринке у общих знакомых. И впервые, впервые в жизни во время их встречи, он был грустен, но спокоен и пуст, а она нервничала и бесконечно шпыняла своего мужа, мирно игравшего в шахматы. Роли переменились, но это его нисколько не радовало, и он понимал, что во всем этом не последнее место, а может, и первое место занимало то, что он, когда-то безалаберный мечтатель, добился, как ей казалось, немалых успехов, став доцентом Института общественных наук.

В тот вечер речь зашла об одной из ее подруг той поры, когда он был влюблен, на крылечке дома которой он признался ей в любви. И он тут же напомнил ей об этом без всякого злорадства, но и не случайно, а как бы демонстрируя прочность и силу своего теперешнего равнодушия к ней. Как она густо покраснела, как осеклась, когда он напомнил ей об этом!

Какое неудержимое, какое сладострастное истязающее душу стремление у влюбленных расстелиться в собачьей преданности! {161} Тот путь, который двое должны пройти друг к другу, чтобы обрести и беречь общее завоевание, он одним махом прошел сам, и что ей тогда оставалось, как не отвергнуть его. И она отвергла его - мягко, уклончиво, и не совсем отвергла, но его тайная гордость, его не осознанный им самим идеализм предпочел полноту страдания и боли отвратительному, как ему казалось, меркантильному, постепенному пути завоевания сердца любимой.

Нет, он и теперь ни за что не согласился бы на любовь, похожую на хорошо сыгранную шахматную партию, но он, иронизируя над самим собой, признал необходимость некоторого неподлого маневрирования, или, как он называл это про себя, уважения к деталям.

Наконец бесконечный караван плотов освободил гладь реки, и сразу посветлело, он осторожно оторвался от нее, она вздрогнула, глубоко вздохнула и открыла глаза.

Она внимательно посмотрела на него и вдруг сама поцеловала его. Это было еле слышное прикосновение, отделенный от чувственности поцелуй признания того поцелуя.

- Я и не знала, что так бывает, - сказала она, снова вздохнув.

- А разве не бывало? - все-таки спросил он.

- Конечно, нет, - сказала она удивленно, словно была уверена, что он это должен был понять сам, - ну, пытались ребята, которым я нравилась... Но это было совсем не так...

"Может, и не врет", - подумал он. Возбуждение прошло, и он, прислушиваясь к себе, ясно осознал, что ему безразлично, что было у нее с другими ребятами.

Они пошли назад. Когда они снова вошли в дубовую рощу и подошли к тому дубу с самой густой тенью, он, словно выполняя кому-то, может быть самому дубу, данное обещание поцеловать ее здесь, снова остановился и несколько раз поцеловал ее, не испытывая почти никакого волнения, а только наслаждаясь запахом ее юности. В сущности, правильней было бы привлечь ее к себе и нюхать, как свежую росистую ветку, полную цветов.

- Я, наверно, устала, - сказала она, и он понял, что теперь не надо этого, и они пошли дальше. Ему было легко и хорошо.

Он рассказал ей о своем предчувствии и о том, что он, увидев ее, хотя увидеть было невозможно, и все-таки увидев ее, сразу понял, что предчувствие его не обмануло.

В ответ она сказала, что и она что-то почувствовала, когда он шепнул ей на ухо о том, что забыл название ее города. Он добродушно усмехнулся про себя, понимая разницу {162} между своим предчувствием, в сущности ожиданием любви, естественным для молодого неженатого и невлюбленного человека, и тем, что ощутила она, может быть, первый раз в жизни, а именно - дуновение чувственности в ответ на его близкий, чуть коснувшийся ее уха шепот.

- Я живу с девочками в пятой комнате, - сказала она, когда он подвел ее к зданию общежития, - до свиданья...

- Спокойной ночи, - сказал он, кивком давая знать, что он запомнил номер комнаты. Кивок был чисто механическим, потому что он тут же забыл номер комнаты. Да это было и неважно, потому что тут он найти ее мог всегда.

Он закурил и пошел в главный корпус, но у входа в него остановился и постоял, любуясь светлой безлунной ночью, тишиной, запахом черемух.

Он бросил свою сигарету в урну и вошел в здание института. Поднялся на пятый этаж в свою комнату, где он жил аспирантом, разделся, лег и заснул.

Ему приснилась девушка из кино, неутомимый рыцарь того инженера. Она подъехала к Сергею на своем ослике и, почему-то приняв его за того инженера, стала объяснять ему, как он должен вести себя с этими бандитами, а он все смотрел на нее, на ее ковбойку, на глазах расползающуюся от ее бойкой жестикуляции. В конце концов он обнял ее якобы для того, чтобы прикрыть ее наготу, а она, ничего не понимая, продолжала говорить, а он обнимал ее все крепче и крепче, и она, уже задыхаясь в его объятиях, продолжала объяснять ему, как он должен действовать, чтобы не погибнуть, а он уже думал, как бы ссадить ее с этого ослика, чтобы отнести ее куда-нибудь в пампасы, но боялся, что, как только он ее подымет, она догадается, что он совсем не тот инженер, за которого она его принимает. Может, он и решился бы унести ее в пампасы, но мешал ослик, иронически искоса следивший за ним и с самого начала понимавший, что он не тот инженер и вообще никакой не инженер, а черт знает кто. И ему ничего не оставалось делать, как все крепче и крепче ее обнимать, как бы заменяя своими растленными объятиями ее истлевающую на глазах ковбойку.