Фазиль Искандер - Морской скорпион

Он подумал, что благообразие старости не пустой звук. Но и какая-то противоположная смутная мысль пришла ему в голову. Он подумал со смущением, что есть что-то нехорошее в том, что он так почувствовал безобразие старушки. Он почувствовал свою ошибку, нет, некоторую пошлость своего взгляда на эту старушку, он почувствовал, что на нее надо было смотреть с какой-то другой точки зрения, а не сравнивать - пусть невольно - ее безобразные ноги с прекрасными ногами девушки, о которой он думал. Но все это очень смутно, как предчувствие мысли, прошло в его голове.

Но тогда же случилось и нечто потрясшее его.

Он сидел на скамейке, погруженный в сладостное воспоминание об этом прикосновении. Он думал о нем, смаковал его и замирал от мысли, что же будет, когда он по-настоящему обнимет, прижмет к себе любимую девушку.

В нескольких шагах от него две маленькие девочки {181} играли в песке. И вот, погруженный в эти томящие мысли, он краем уха услышал, что одна из них что-то ему сказала, может быть спросила у него, который час. Вопрос этой девочки перевел его из сладостного сна наяву в какую-то дрему, но он так до конца и не вышел из нее.

- Оставь его, - вдруг услышал он голос второй девочки. Не подымая головы и продолжая лепить из песка норообразный домик, она добавила: - Он ничего не слышит... Он влюблен в Вику...

Это было имя подружки сестры. Вторая девочка в ответ хмыкнула, а Сергей, очнувшись, испытал чудовищной силы стыд и такой же силы мистическое удивление, как если бы, проснувшись утром, услышал от матери содержание своего юношеского сна.

Да как же это может быть, да что же это я, с ума сошел, что ли, думал он, боясь шевельнуться, боясь хоть одним движением показать, что он что-то слышал, как если б ему, показав, что он знает о том, что они знают, пришлось бы немедленно убить их, свидетелей его позора.

Дождавшись мгновения, когда, как ему показалось, дети забыли о его существовании, он ушел, весь внутренне сжавшись от стыда. Сколько он ни думал о случившемся, он никогда не мог толком понять, откуда эта девочка знает о том, о чем, в сущности, он сам едва догадывался. Единственно реальное, что он мог установить, это то, что подружка сестры жила недалеко от этого сквера. Может быть, девочка эта была с ее двора и она, болтушка, кому-то что-то сказала, а девочка услышала? Но откуда она его узнала? Это казалось непостижимым.

Позже, вспоминая этот запомнившийся ему на всю жизнь день, он думал о том, что стыд, испытанный им, мог быть таинственным наказанием за то, что он испытал позорное эстетское отвращение при виде бедной старушки, бегущей, вскидывая свои безобразные ноги.

Теперь он уже знал, что этот недостаток в нем есть, и стыдился его, и старался от него избавиться, насколько это возможно. Но, вспоминая этот случай, он все-таки старался и оправдаться. Он знал, что по-настоящему испытывает нежность по отношению к старым людям, впрочем, как и к детям, но старушка эта, побежав через дорогу, сама вышла из того измерения, в котором она, вероятно, достойна восхищения, и вошла своими суетными прыжками в измерение, где она безобразна. Ну, мало ли, подумал он, тут же оспаривая себя, может, магазин закрывали, вот она и побежала... {182}

"...Чего это я вдруг вспомнил", - подумал он и, последовательно возвращаясь по ходу своих мыслей, решил, что горячее прикосновение солнца напомнило ему то первое в жизни незабываемое прикосновение.

Он оглядел берег с лагерем на склоне, со студентами на диком пляже и заметил, что обитатели берега чуть-чуть перегруппировались, хотя и теперь все было живописно и гармонично, как раньше. Сейчас на берегу почти все угомонились и лежали, кто в одиночку, кто парами, в море мало кто купался. Часть студентов поднялась к своему лагерю и, по-видимому, разбрелась под зеленью этих могучих корявых дубов.

Те двое, что сидели на берегу под скалой, сейчас лежали в короткой тени скалы, и только ноги их, вылезая из тени, были резко освещены солнцем и иногда, лениво лаская друг друга, притрагивались друг к другу, почесывались лодыжкой о лодыжку, замирали и опять ласкались, словно ощупью спрашивая друг у друга:

- Ты здесь?

- Я здесь.

- Вот и хорошо...

Девушка, читавшая книгу, сейчас лежала, нежно озолотив и смягчив очертания скалы. Лицо ее было прикрыто все той же книгой. Парень, удивший рыбу, непристойно следя за клевом при помощи своей маски, исчез, и казалось, не исключено, что он вообще переместился к подводному подножию скалы, чтобы оттуда следить, как именно рыба берет наживку.

Сергей вдруг почувствовал с необыкновенной яркостью и силой красоту этой дуги залива с обрывистыми холмами, с корявыми дубами, с этим молодежным лагерем, с густым, необыкновенно чистым морем, с каждым скальным выступом из него, он почувствовал счастье от своей способности все это чувствовать и любоваться всем этим, он почувствовал счастье любить все это, почувствовал счастье мускульной силы ума, как бы заранее знающей, что в случае необходимости она может выжать из всего этого его четкую духовную сущность.

Сергей ощутил резкий клевок, подсел и стал выбирать шнур. Интересно, что бы это могло быть, подумал Сергей и увидел сквозь воду розоватую спинку барабульки и удивился, что барабулька так резко сопротивляется, хотя она обычно шла довольно вяло. Видно, большая, подумал Сергей, и только наклонился над водой, чтобы сразу схватить ее, как услышал возглас девочки:

- Скорпион! {183}

Сергей отпрянул, и одновременно рука его приподняла над водой шнур, на котором мелко и быстро трепыхался скорпион, и спинной створчатый плавник его сладострастно сжимался и разжимался.

- Бей его, бей! - крикнула девочка, подавая ему отцовскую босоножку, и Сергей схватил эту босоножку, подвел шнур поближе к борту и ударил рыбу. Он попал в нее, но, видно, удар пришелся неточно, - во всяком случае, скорпион с еще большей силой затрепыхался, и Сергей, чувствуя еще большее отвращение и страх к его теперь беспорядочным трепыханиям, стал колотить и колотить башмаком, зная, что так можно порвать леску, но уже не в силах остановиться.

В конце концов несколько ударов оказались достаточно точными, и скорпион перестал трепыхаться, но Сергей, все же не решаясь его тронуть, прижал его тем же башмаком к борту и, опять же рискуя сломать крючок, медленно сдернул рыбу. Крючок вылез изо рта, и измолоченный скорпион, шлепнулся в воду и стал тонуть, тускнея красноватой тигриной рябью. Это был самый крупный из сегодняшних скорпионов.

- Не дай бог, такой саданет, - сказал Володя, - надо уходить отсюда...

- А чего бояться, - сказал Сергей, разгоряченный борьбой со скорпионом и удачным ее завершением.

Он наживил крючки всг еще дрожащими от волнения руками, чувствуя прилив сил, еще больший прилив счастья от преодоленного комплекса страха и отвращения к этой рыбе. Ничего страшного, думал он, надо просто пристукнуть его и выбросить.