Фазиль Искандер - Морской скорпион

Толстенькая, в своем коротком желтом плаще, шла чуть отставая от подруг. Поравнявшись с Сергеем, она откровенно усмехнулась, давая знать, что Сергей ничего лучшего не достоин, чем это пугало.

Но главное - лицо его девушки, уже потерянное навсегда! Нежные черты ее были искажены таким горем, такой униженной гордостью, таким желанием скорее, скорее уйти от всего этого, какие бывают у детей, когда они внезапно покидают шумную гурьбу ребят и, приподняв невидящее, ослепшее от обиды лицо, торопятся уйти домой!

Сергея пронзила вспышка боли, и он словно в свете ее на мгновение увидел непомерную даль жизни во всей ее жестокой механике сцепления равнодушных случайностей.

Это его надежда, будто перегоревшая лампочка, перед тем как погаснуть, вспыхнула еще ярче, приоткрыв ему все то, что сама она обычно прикрывает утешающей иллюзией смысла, которого на самом деле нет, а есть жестокий хаос, инерция многих случайных стремлений, образующих самую суть жизни.

Но если это так, это ужасно, подумал Сергей. "Да, да, это так, сказал он себе, - ничего нет, а есть только надежда, придающая смысл нашим стремлениям, а следовательно, и вкус, и цвет всей нашей жизни".

Они уже подходили к метро "Площадь Свердлова", когда он услышал сквозь пелену своих раздумий голос своей несносной спутницы:

- У тебя какое-то горе, Сергей... делиться с друзьями...

- Ничего такого, - ответил Сергей, останавливаясь у входа в метро и показывая, что дальше идти не собирается.

- ...вечером зайду в вашу комнату, - донеслось до него, и она вплыла в вестибюль метро, несколько мгновений мелькала в своем переливающемся длинном платье, в своей радостной тюбетейке, потом сгинула.

Сергей застыл перед входом в метро, не замечая входящих и выходящих из него людей. У него было такое чувство, что он должен еще что-то сделать, хотя в то же время {267} ясно было, что делать уже нечего, потому что все бессмысленно.

Но это чувство оставалось, и он подумал о том, что ему надо что-то вспомнить. Он вспомнил, что и проходя по Красной площади мимо стенда с болтающимися стеклянными шарами он мучительно пытался что-то вспомнить. И как бывает, когда что-то пытаешься вспомнить и никак не можешь, а потом, через некоторый промежуток времени, делаешь новую попытку и сразу же вспоминаешь то, что хотел вспомнить (значит, работа мысли может проходить бессознательно), так и Сергей сейчас вспомнил то, что хотел вспомнить тогда.

Он вспомнил, что женщина, увиденная им в стеклянном шаре, с ее неожиданным и как бы непрошено нахальным крупным планом, с ее спокойным лицом и дурацкой родинкой на щеке, была страшно похожа на эту, которая испортила ему знакомство с прекрасной девушкой.

Она была похожа не внешне (теперь-то Сергей думал, что и внешне тоже), а своей спокойной уверенностью, своим непрошено нахальным появлением и еще чем-то, что Сергей чувствовал, и если бы напрягся назвать, то назвал бы победной неминуемостью пошлости.

"Ну да, - подумал Сергей, - когда я заглянул в этот шар, она предупредила о неминуемости встречи с той, а неминуемость встречи была предопределена и тем, что я слишком долго медлил, боясь подойти к этой девушке, и тем, что я слишком долго церемонился с этой выдрой, пока она наконец не решила, что между нами возможна какая-то близость".

Как все странно, подумал Сергей, чувствуя, что боль стихает. Казалось, в жестоком хаосе механических случайностей приоткрылся какой-то смысл. И хотя этот смысл ничего хорошего ему не сулил, он придавал надежду самим своим существованием. Он вспомнил, что и раньше ему становилось легче, когда то, что мучило и давило, объяснялось каким-то смыслом.

Почти с равными промежутками, словно подчиняясь биению подземного пульса, метро выбрасывало людей из своих недр.

Туго раскачивающиеся в обе стороны многочисленные створки дверей, казалось, с неутихающим бешенством сопротивлялись и тем, кто входил в метро, и тем, кто из него выходил. И, не в силах остановить толкающего, они с одушевленной злостью вымахивали на идущего следом, словно с терпеливой яростью ожидая, что среди тысяч идущих {268} хоть один наконец зазевается и можно будет сбить его с ног и, обернувшись библейским деревянным чудом перед остальными, рявкнуть обалделой толпе:

- Да остановитесь же вы, оглашенные!

Но застать врасплох или тем более сбить с ног никого не удавалось, и поэтому условий для сотворения чуда никак не возникало.

Город уже зажигал огни. Направо от метро в стеклянных телефонных будках юноши и девушки звонили своим возлюбленным, другие юноши и девушки нетерпеливо ждали, когда освободятся телефоны. Вечернее токование, подумал Сергей и невольно залюбовался трепещущим выражением девичьих лиц, словно услышал струйки щебета, льющиеся в телефонные трубки.

Потом он перевел взгляд на будку чистильщицы обуви и увидел сквозь стекло протянутую ногу клиента и грузный профиль старой айсорки, склонившейся над протянутой ногой. Он вспомнил, что ему надо купить шнурки, и подошел к будке.

- Шнурки, - сказал он, заглядывая в нее. Клиент обиженно и недоуменно посмотрел на него, словно Сергей прервал тайный акт, круговорот чувственных токов, вызванных гальванизирующими ударами щеток по коже обуви.

- Какие? - спросила айсорка и положила щетку рядом с туфлей.

- Черные, - сказал Сергей и заметил обиженное лицо клиента.

"Неужели не мог подождать, пока я кончу", - сказал ему клиент своим взглядом и обратил внимание Сергея на свою остывающую, размагничивающуюся туфлю.

- Сколько? - спросила айсорка и выпрямилась, вздохнув мехами могучей груди.

- Три пары, - зачем-то сказал Сергей и протянул ей тридцать копеек. Его преувеличенный заказ был на самом деле неосознанной деликатностью по отношению к обиженному клиенту, он как бы намекал ему, что только очень острая нужда в шнурках заставила его вторгнуться в их уединенный уголок.

Айсорка взялась за щетки. И пока Сергей, путаясь в шнурках, совал их в карман, клиент откинулся с прислушивающимся выражением лица, словно стараясь уловить ритм, прерванный вторжением Сергея.

Сергей решил не торопиться в общежитие. Он решил пройти город в обратном направлении и снова сесть в метро на станции "Маяковская". Он знал, что вид вечерней праздничной толпы всегда на него действует ободряюще. {269}

___

Сергей встал, вышел во двор и прошел на цементную площадку, устроенную над обрывистым спуском к пляжу и огражденную железными прутьями барьера. Отсюда открывался широкий кругозор на море и береговую полосу.

Компания уже разожгла костер, а Володя прямо у кромки воды чистил рыбу. Выпотрошив каждую рыбешку, он споласкивал ее в море и кидал в кастрюлю.

Могучий хозяйский волкодав, лежавший на площадке, неожиданно вскочил и, просунув голову между прутьями ограды, стал всматриваться в соседний двор, улавливая какие-то невидимые отсюда признаки жизни своего врага, немецкой овчарки.