Николай Гейнце - Под гнетом страсти

"Рыжая красавица" Анжель для него, князя Облонского, привыкшего одним взглядом своих ласкающих глаз покорять женщин с безупречной репутацией, оказалась недоступной Минервой.

Сергей Сергеевич выходил из себя.

Анжелика Сигизмундовна продолжала держать его в почтительном отдалении.

Всему бывает конец, и князь принужден был примириться со своим положением. Сохранив с Анжель игриво-дружеские отношения, он, казалось, сделался к ней совершенно равнодушен, хотя по временам в его красивых, полных жизни глазах появлялось при взгляде на нее не ускользавшее от нее выражение непримиримой ненависти и жажды мести за оскорбленное самолюбие.

Она платила ему той же, прикрытой массой холодного равнодушия, ненавистью.

Такие отношения установились и продолжались между ними.

— Он отомстил, жестоко, безжалостно отомстил! — воскликнула она при этих воспоминаниях, ломая в отчаянии свои красивые руки. — Но и я не останусь в долгу у тебя, ненавистный человек! — почти рычала Анжель. — Если поздно спасти Рену и отомстить за себя, за годы причиненных мне тобою нравственных терзаний, то не поздно никогда жестоко отомстить тебе за нас обеих.

— Что ты ничего не кушаешь и не дотрагиваешься даже до твоего стакана? — говорил князь Сергей Сергеевич Ирене, сначала весело, под впечатлением дорогих, подарков и осмотра себя в зеркале, усевшейся за стол, но потом вдруг затуманившейся и сидевшей безмолвно, с опущенными глазами.

— Я сыта! Вина же я никогда не пила и не хочу его! Я бы лучше выпила воды, — тихо, не подымая головы, произнесла молодая девушка.

— Воды! — весело продолжал он. — Кто же пьет воду? Ты только попробуй, это легкое вино, сладкий икем — он тебе понравится.

Сергей Сергеевич пододвинул к ней стакан. Ирена молчала.

— Скушай еще вот эту пожарскую котлетку, здесь их готовят мастерски, — положил ей князь из дымящейся серебряной кастрюльки кушанье на тарелку.

— Я не могу! — прошептала она.

— Тебе со мной скучно, ты не любишь меня, если не хочешь ни позавтракать со мной, ни выпить за мое и твое здоровье, за наше будущее счастье.

Она подняла на него глаза и окинула его взглядом грустного упрека.

— Если я не прав — докажи, выпей и съешь! — продолжал настаивать он, восторженно любуясь ею. Ее личико, подернутое дымкой грусти, казалось еще более прелестным.

Ирена быстро взяла свой стакан, чокнулась с князем и выпила почти залпом.

— Вот теперь я тебе верю, — засмеялся он.

Она принялась за котлету, но, видимо, ела насильно. Он налил ей бокал шампанского.

— Еще? — с испугом спросила она.

— За здоровье твоей мамы! — произнес он вместо ответа и чокнулся.

— Мамы, мамы! — порывисто повторила она и быстро выпила бокал.

С непривычки это было чересчур много. Она заметно опьянела, глаза ее заблестели, лицо покрылось ярким, почти неестественным румянцем, — она была восхитительна.

Князь пожирал ее глазами, но выжидал, боясь испортить все дело резкою выходкою.

Она весело болтала с ним, лакомясь сочною грушею дюшес, на тему приезда ее матери, предстоящей свадьбы. Она описывала ему тот подвенечный наряд, в котором она видела себя во сне.

Он не слыхал половины из ее болтовни и машинально отвечал на ее вопросы.

Кровь бросалась ему в голову, в висках стучало.

Он был пьянее, чем она, единственно от ее близости к нему.

— Мы будем венчаться здесь, в Москве?

— Не знаю, может быть, здесь, а может быть, и за границей.

— Мы поедем за границу, а не сейчас в Петербург?

— Нет, сперва за границу.

— Так и есть, так и есть, то же говорила и мама, — прошептала она. — Мне бы хотелось венчаться здесь; конечно, мама поедет с нами и за границу, но здесь на нашей свадьбе была бы и Ядвига.

При воспоминании о покинутой ею так неожиданно няне сердце Ирены болезненно сжалось.

"Бедная, она просто измучается, прежде чем узнает о моем счастии; ищет теперь, чай, по всему лесу, чего-чего не передумает", — пронеслось в ее голове.

— Когда мама приедет сюда, можно будет сейчас же дать знать няне Ядвиге, что я здесь? — спросила она.

— Конечно, можно…

— Что же мамы все нет?

— Вероятно, ее что-нибудь задержало.

Он пересел к ней на диван и обнял за талию. Рена не сопротивлялась.

Он привлек ее к себе, она почувствовала дрожь его руки и взглянула ему прямо в лицо.

Выражение этого лица, виденное ею впервые, поразило ее — она не узнавала милые ей, теперь искаженные волнением черты, взгляд его глаз не был тем бархатным, который она привыкла видеть покоящимся на себе. Он горел каким-то диким, страшным огнем.

Она задрожала и сделала невольное движение, чтобы вырваться из его объятий, но безуспешно, он сжимал ее все с большею и большею силой, покрывая ее лицо и шею жгучими поцелуями.

Вдруг она истерически зарыдала.

Первый стон, вырвавшийся из груди трепетавшего в его мощных объятиях слабого существа, моментально отрезвил его.

Он выпустил ее из своих объятий. Она упала поперек турецкого дивана, продолжая оглашать комнату истерическими рыданиями.

Сергей Сергеевич бросился в кресло.

— Не могу, не могу! — простонал он. Рыданья Ирены прекратились. Князь тоже пришел в себя.

Он прошел в спальню, взял с туалетного столика одеколон и стал приводить в чувство все еще лежавшую недвижимо молодую девушку. Он смочил ей одеколоном голову и виски, дал понюхать солей, пузырек с которыми всегда находился в его жилетном кармане. Она понемногу стала приходить в себя.

Но едва она открыла глаза и увидала его, как снова вздрогнула.

— Рена, дорогая моя, что с тобой? — нежно успокаивал он ее.

Она молча села на диван, склонив голову, и крупные слезы неудержимо полились из ее глаз.

— О чем же ты плачешь? Я тебя испугал? Прости меня, не плачь, взгляни на меня.

— Я боюсь тебя, боюсь! — прошептала она сквозь слезы.

— Чего же ты боишься, ведь ты же знаешь, как я люблю тебя.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее в лоб.

— Нет, нет, потом, при маме, на балу, на свадьбе… — бессвязно лепетала она.

Он стал ходить по комнате, по временам взглядывая на сидящую все в одной и той же позе Ирену.

Вид этого плачущего, испуганного ребенка пробудил в его сердце жалость. Первой мыслью его было отвезти ее назад, на ферму, но он тотчас же прогнал эту мысль. Трепет, хотя и болезненный, ее молодого, нежного тела, который он так недавно ощущал около своей груди, заставил его содрогнуться при мысли отказаться от обладания этим непорочным, чистым созданием, обладания, то есть неземного наслаждения. Рука, протянутая уже было к звонку, чтобы приказать готовить лошадей, бессильно опустилась.

"Нет, она будет моей во что бы то ни стало, и будет моей добровольно, даже если бы мне пришлось для этого пойти на преступление, лишиться половины моего состояния!" — мысленно решил он и снова плотоядным взглядом окинул сидевшую в той же позе молодую девушку.