Николай Гейнце - Под гнетом страсти

— И ты сделаешь вид, что поддаешься?

— Я не люблю возобновлять оконченное. Я просто не приму ее.

— Как, ты будешь до такой степени непреклонен, и… не пожалеешь?

— Ну, этого я не скажу. Она бесподобная, эта девочка! Она дала мне редкое наслаждение… Понимаешь… невинность.

— В самом деле? — произнес недоверчиво барон и чмокнул губами.

— О, она самое чистое и искреннее созданье и вместе с тем столько инстинктивного уменья любить. Недаром она дочь Анжель!

Барон в ответ прищелкнул языком с видом знатока.

— Верю, уж ты в этом деле опытен!

Князь пустился в мельчайшие подробности тех наслаждений, которые он испытал с Иреной в эти полгода.

Вдруг за портьерой, отделявшей кабинет Облонского от его будуара, послышался слабый крик и падение чего-то тяжелого.

Князь и барон одновременно бросились к двери и откинули портьеру.

На пушистом ковре будуара, у самого порога, лежала в глубоком обмороке Ирена.

Такое неожиданное появление Ирены в будуаре Сергея Сергеевича было делом рук его камердинера и наперсника Степана.

Задыхаясь от злобы, вышел он из кабинета своего барина после разговора с Анжеликой Сигизмундовной, так ядовито разоблачившей перед князем всю его тонкую, по его мнению, игру за последние дни, игру, порученную ему Облонским, выставившей всю его неумелость в соглядатайстве, занятии, на арене которого, он считал, не имеет соперников.

Каждый его шаг оказался известным этой женщине, и она подняла его на смех со всеми его хитро обдуманными планами.

Он был разбит и уничтожен.

Его плебейское самолюбие было больно задето.

Оставить это дело так, не оправдавшись в глазах князя, не доказавши ему, что он и в борьбе с этой хитрой женщиной может выйти победителем, — было невозможно.

Это было равносильно потере места — Степан видел, что князь был взбешен позорным поражением своего верного слуги и не забудет ему этого никогда.

Продолжать служить при таких условиях было немыслимо.

"Надо воспользоваться ее отсутствием и поправить мою ошибку, чего бы мне это ни стоило", — решил Степан и, быстро одевшись, на лихаче отправился на Зеленину улицу, к дому, где жила Ирена.

Он ехал, что называется, на авось, не составив себе никакого плана, и даже дорогой ничего определенного не укладывалось в его голове.

"Я ей покажу себя!" — продолжал он лелеять заветную мысль.

Счастье ему благоприятствовало.

Ирена, как и предсказал доктор Звездич, совершенно оправилась на другой же день от обморока, случившегося с ней при встрече с матерью на вечере у Доротеи Вахер.

Она чувствовала себя физически здоровой, хотя нравственно, после разговора с матерью, была в угнетенном состоянии.

Она искала полнейшего уединения, ссылаясь на усталость и потребность отдохнуть, просила, чтобы ее не беспокоили.

Ее любовь к князю в разлуке дала себя почувствовать сильнее. Бедная женщина не могла себе представить, чтобы он помирился с разлукой, не постаравшись найти средства к свиданию.

В продолжение четырех дней и четырех ночей она прислушивалась к каждому звуку, не покидала глазами улицы, на которую смотрела, став на стул и прячась за занавеску. Она не допускала, чтобы князь не стремился открыть ее убежище.

Прожив с ним полгода, она так же, как и Степан, хорошо знала Сергея Сергеевича и была уверена, что он не остановится ни перед каким препятствием, когда дело шло об удовлетворении не только его страсти, но даже простого желания, каприза или фантазии.

Она поклялась матери не видеть его и вместе с тем ждала его; у нее была одна мысль: он придет, одно желание: видеть его, одна боязнь: если он не придет.

Когда на четвертый день она заметила бродившего по улице Степана, то не удивилась, а, напротив, ощутила необычайную радость: князь все еще любит ее, и вдруг страшная мысль промелькнула у нее в голове: разве не должно быть между ними все кончено?

Она поклялась матери… но ведь она дала клятву не принадлежать ему, но… видеться…

И неудержимое, страстное желание свиданья снова наполнило ее душу.

"Быть может, он прислал Степана, чтобы назначить час, но последний не смеет открыто войти в дом… надо узнать…"

Она накинула на голову большой платок и незаметно, к счастью или несчастью для нее, выскользнула по черному ходу на двор.

Быстро пробежала она его и очутилась за воротами лицом к лицу с наперсником князя.

— Зачем вы здесь? — задала она вопрос.

— По поручению его сиятельства! — ответил привычной фразой камердинер, ошеломленный таким быстрым и неожиданным исполнением главной цели его поездки — видеться с Иреной.

— Что он?

— Болен, очень болен и желал бы видеть вас!

Ирена вздрогнула, смертельная бледность покрыла ее щеки.

— Болен? — повторила она.

— Да, говорю вам, и очень серьезно… надо спешить…

В глазах Ирены лишь на секунду мелькнула нерешительность, но затем она произнесла твердым голосом:

— Так едемте…

На дворе хотя и стояла петербургская гнилая зима, именуемая в народе "сиротской", но проехаться с Петербургской стороны на Сергиевскую улицу в одном платке было по меньшей мере неблагоразумно.

Взволнованная Ирена, невзирая на свое легкое одеянье и туфельки, на ногах, не чувствовала холода, но Степан, несмотря на радость наступившего мгновенья доставить сюрприз своему барину, показать себя и отомстить Анжель, все-таки не удержался сказать:

— Но… как же вы… без верхнего платья?

— Это ничего, если я вернусь в дом, меня не пустят, а ведь вы говорите, что надо спешить… Мне не холодно! — отвечала она решительным тоном.

Очистивши, как ему казалось, предложенным вопросом свою совесть, Степан повел Ирену к ожидавшему его невдалеке лихачу, усадил ее и, закрыв полой шубы ее ноги, приказал извозчику ехать как можно скорее. Лихач помчался.

Степан провел сильно озябшую Ирену по заднему крыльцу княжеской квартиры прямо в будуар Сергея

Сергеевича и, узнав, что у князя сидит барон, не осмелился тотчас же доложить ему о "дорогой гостье", а просил ее подождать.

В теплой, пропитанной дорогими духами атмосфере будуара молодая женщина согрелась.

Это была небольшая, мягко обитая комната, где как бы чувствовался запах женщины.

Двери этой комнаты терялись за массивными драпировками, так что Ирена не сумела бы сказать, откуда она вошла и куда ушел привезший ее Степан.

Не успела она немного привыкнуть после уличного шума к глубокой тишине, царившей вокруг нее и помогшей ей успокоиться, как до слуха ее долетели звуки чьих-то голосов. Сначала она не обратила на это внимания, но голоса становились громче.

Чей-то подавленный смех заставил ее сердце сильно забиться.