Татьяна Янушевич - Мое время

Ну, рюмок, да, хватит, год назад дарили к юбилею...

- Хорошо так прошел. Весело было. Столько заздравных стихов написали. Пели много. А плясал-то как зажигательно!..

И все всё знают, где найти, безошибочно. Будто всегда здесь хозяйничали... Впрочем, не столь уж затейливо на-ше жилье.., как кажется во время парада приема гостей, тогда почему-то никто не догадывается где-что лежит, если вдруг попросишь принести...

Видно: следы привычек, занятий, увлечений... Последние книжки на письменном столе остались, есть открытые, а эта карандашом заложена на нужном месте, за-писки, тетрадки; на подоконнике наспех сдвинутые ба-ночки с красками, кисточки, - страсть к живописи вдруг прорезалась... надо же, ну потом разберут, там же склянки с лекарствами; картонки пока за шкаф заставили, вместе с удочками... сам бы не позволил, порядок любил, - по всему видно; ..., - штрихи продолжающейся будто еще жизни.

Кое-какие фотографии всегда в доме висят, стоят или просто за стекло в стеллаже засунуты... Какое лицо хорошее! А уже словно не вполне узнаешь, то есть лихорадочно всматриваешься, но оно уже не соответствует тому, покойному, и то, неживое.., кажется, дышит, сейчас веки дрогнут.., смотришь, смотришь, не можешь запомнить, и от тщеты этой теряешь знакомое... Боже мой!.. Ну, это пройдет. Хотя бывает, что фотографии потом мертвеют, а легче в памяти вызвать.., может быть, сначала жест, позу, гримаску, например, как сморщился, засмеялся, ..., - так живо, ярко вдруг вспыхнет, но только хочешь вглядеться, задержать, опять растаивает, словно слезы застят...

Про себя-то я думаю, что и живу обнаженно, ну да, публично, нараспашку. Так уж само получается, но мне кажется, что поэтому людям легко бывать у нас, не ожидая последнего прощанья.

Еще несколько дней дом стоит в откровенности горя. Люди приходят. Особенно те, кто недавно сам потерял. С ними проще. Можно слов не произносить. Но всяко бывает, иногда хочется говорить, говорить...

На поминках, словно рана стремится затянуться, - не может же яма оставаться разверстой.., землей засыпана, заровнена, плотно застелена цветами...

И мы узором движений, слов, над тем самым столом отпускаем, пьем за упокой...

С нами ли еще душа его?.. прощается...

На Батиных поминках, как странно, мы даже смеялись, да нет, хохотали в голос. Вовсе не истерика. Надрыв? Невероятие? Так ведь это всегда... Но словно все его былые застолья стянулись сюда, пролег долгий разливанный стол, который он всегда возглавлял,

неизменная, незаменная

в далеком торце фигура его...

В торжественные моменты он поднимается в свой рост, говорит тост, склонив чуть набок высокую голову, - президент наших праздников...

Он сидит в развалистой своей позе, курит, рассказывает, шутит, задирает кого-то, один там застенчиво прячется среди других, - не бывает таких, кого бы он не заметил, вытащит, и мы видим вдруг, какой тот замечательный, необыкновенный, лучше всех, - каждый из нас, кого он не пропустил своим вниманием (однако слегка и насмешлив к нам).

Не пропустил не только за этим столом, но и в экспедициях, когда все возлежат за самобранным брезентом; или на банкетах ученых мужей и дам; или на пересказанных нам, не заставшим того, на великих былых пирах...

Он поет растяжные песни свои, собирая нас, разнооб-разных, в единый хор...

И вот сейчас на тризне мы, вспоминая его захватыва-ющие истории, всегда немножко смешные, повторяем шутки его, смеемся, видим друг друга его глазами и говорим ему слова любви, которых ранее не смели высказать...

И кажется...

Там в далеком торце необъятного стола, замыкая его, встает торжественная фигура:

- Пусть живые живут.

64. "Еще не конец"*

Все в лунном серебре...

О, если б вновь родиться

Сосною на горе!

(Рёта)

Хорошо, что мы с сестрой все-таки исполнили мечту жизни и съездили на Батину родину в Приморье. С нами Володя и сын наш Мишка. Катим через всю Сибирь.

А получилось это как раз в "талонное" время, так что непременное яичко к вагонному столу - золотое яичко, мы делим на дольки и сдабриваем горчицей. Правда, на станциях к поезду выносят вареную картошку с малосольными огурцами, как, верно, и в начале двадцатых годов, когда из Спасска два друга Шурка и Колька ехали в Томск учиться. А потом под эгидой профессора Иогансена снова мчались на Дальний Восток уже навстречу своим научным открытиям. "Кипяток бесплатно" - значилось у них в расходной тетради. Мы тоже радуемся бесплатному кипятку, особенно его неистребимому до счастливости железнодорожному запаху, который не в силах заглушить гуманитарная турецкая заварка.

За окнами сменяются леса, поляны, уходят к горизонту дремучие холмы. Сколько еще замечательно нетронутой земли! Меня всегда поражает транспортный парадокс, - вот сидишь в узком ящике, чужое усердие влечет тебя по закрепленной колее, остановки отмерены, словно узелки на нитке судьбы, а тебя распирает от эйфории свободы и простора. Ни с чем не сравнимое чувство дороги! Свободные от телодвижений размышления перекликаются воспоминаниями, ассоциациями, организуются ритмом колес в произвольные обобщения.

Когда я выезжаю из Новосибирска, пусть всего лишь в пригород, это всегда крылатый праздник души. Мой город - мое средоточие. По одним и тем же улицам я кружу по заколдованным орбитам своей повседневности, - в них замкнуты мои детство-отрочество-зрелость. Я заглядываю в лица людей, деревьев, домов, все собаки кажутся старыми знакомыми. Здесь со мной мои воспоминания. Катятся впереди серебристым обручем, подскакивают на выбоинах, тонко звенькают...

Тогда я возвращаюсь домой и записываю взблеснувшие мысли. Интересно, могут ли исчерпаться новые впечатления на однообразных путях, - три квартала до рынка, пять обратно, если еще заглянуть в книжную лавку; или "по большому кругу" - в центр, к театру, ну и дальше, как петля захлестнет.

Впрочем, дома иной раз случается не меньше неожиданностей: кто-то зашел, заехал, нагрянул, как шутит один мой приятель-фантаст, "Перекресток на втором этаже". Да и я ведь не только обеды варю, все же работаю, пишу-сочиняю, телевизор опять же сильно расширяет кругозор. А за письмом к другу порою так увлечешься, что беседуешь с ним будто уже на каком-нибудь другом континенте, например, в Европейской Москве...

Да, пожалуй, дом мой разомкнут, но это точечный эффект неопределенности.

А когда выезжаю из Новосибирска, само отделение от его границ Прорыв! Простор! За окошками поезда пробегают деревеньки, рощицы, ..., и дальше совсем неважно, до которого пункта, - состояние свободы простирается до экзотических далей - мест былых путешествий: экспедиций по размашистой Сибири до Севера, до Востока; по Средней Азии с Батей; по Прибалтике с Фицей, а там и в Польшу с Женькой; к Полине в Крым, на Кавказ; и всегда в Москву (такие уж во мне живут "три сестры").