Татьяна Янушевич - Мое время

- Ты ангел, дитя?!

это выходит ко мне другая. Та, из зелени стен, в белом платье, бледные волосы нитями спускаются ниже колен, бледное очень красивое лицо как бы мгновенно вспыхивает румянцем, в глазах восторг (и, теперь я думаю, безумие, экзальтация), она тянет ко мне руки, но не чтобы прикоснуться, а словно моля или отдавая мне что-то невидимое:

- Ты ангел?

- Да, - честно вру я, хотя терпеть не могу ангелов, и сама далека, но не могу же я перечить этой даме, мне восторженно-жутковато. Она все смотрит на меня, и все тянет руки, и вся пылает, и что-то лепечет полувопрошая... Я на все говорю "да".

- Возьми песнь мою!

она не начинает, но продолжает петь.

Конечно, это она и пела, голос, как струящаяся вода, арфа.., световые разливы наполняют комнату, и растения по стенам - водоросли, в них бумажные цветы, и китайские птички в неживой своей яркости - словно застывшие в свете воды рыбки, - странный призрачный аквариум с аквамариновым пением, особенно через стекло,

когда я уже вновь оказываюсь под окном, еще чуть чувствую на плечах касание легких рук, она подталкивает меня, та английская, седая, шепчет:

- Ну и довольно, теперь иди, дитя, спаси тебя Бог! ты первая, кого она захотела увидеть, с тех пор, как потеряла своих...

Потом я часто подхожу к окнам того дома, он прозрачный на свет, но больше нет пения, и ничего нет, и я уже путаю окна, а может, и дом...

Но люблю заглядывать в чужие окна, всех домов, во всех городах, всегда ищу глазами лица ...

Иногда вдруг промелькнут

дамы в окнах ...

как в карточных домиках безымянные странные...

дамы памяти.

Удивительно! только дописала, и вдруг вспомнила:

ведь из этого же дома - моя первая память!

Это там было две двери и одна стеклянная.

За какими окнами я и сейчас реву, завернутая в горчицу?

Как неожиданно замкнулся круг.

Длительность? - секунда.

* * *

На этом можно было бы остановиться, но память детства неуемна. И то, этот "круг" - один из многих возможных, цепочка эпизодов, или лучше, моментный узор из цветных стеклышек, встряхни, и рисунок - иной. Да и замкнутость случайна.

Детство... (- возраст, возраст, конечно)

Детство - мироощущение.

Когда мы слышим или читаем чье-то детство, во многом узнаем себя, и рассказывая свое, ожидаем узнавания.

Это дивная общность:

есть Ребенок и есть Мир,

и так во все времена и с любым из нас.

И каждый шаг - открытие,

и каждый вдох - растворение,

ощущение - память: пестрые ожерелья образов, эпизодов, они нанизываются на любые - случайные нити ассоциаций.

Можно выбрать одну и начать сначала, например такую:

То, что бывает вдруг

Пук! - уж конечно. Это одна из первых поговорок, не детских, но предназначенных взрослыми для детей.

У детей же все - вдруг!

Это взрывная точка фантазии,

начало возможности,

условно заключенное в формулу: "а что, если?..."

Вдруг звезды просыплются на землю!

Вдруг превратишься в волка!...

Вдруг "кит и слон встретятся"...

Да, любое.

Это - свершение, как бы не имеющее ничего заранее,

просто детские глаза - навстречу Миру:

Вдруг проснулась, в окне громадная луна белая,

как дырка в сне.

А утро - каждый день - вдруг.

А то еще снег выпал!

И дождь - вдруг, и солнце, и весна, ...

Гости приходят вдруг.

И все, что находишь, бывает вдруг: фантики, пуговицы, монетки, сучок, на что-нибудь похожий, железки тоже бывают интересные, четыре листика у клевера, и у сирени пять лепестков, ну а гриб! его не вдруг и не сыщешь.

Все, что разбивается и ломается.

И падаешь тоже вдруг ...

Вдруг бывает взгляд. Папин. Синий.

Мы с Папой одни дома.

Сваливает мне под стол игрушки, ставит горшок, чувствует меня ногой. Сидит работает весь день, молчит.

Мне известно, что мешать нельзя.

Как будто играю, исследую подстол, под столом его колени костисты, чужи, перебираю игрушки, но не называемые вслух, они теряют существование.

Мир без слов тусклый, мертвый.

Мне делается пусто, тоскливо, от молчания рот сводит до тошноты, сижу на полу без движений...

Уже почти в обмороке - вижу вдруг наведенные на меня глаза. В них открывается столько смешанных слов, что кричу навстречу:

- У тебя глаза!

Губы его бегут в улыбку, нижняя топырится:

- Ду ... (рочка) ... шечка, - щеки в двойных глубоких морщинах, живые, коричневые.

Я обнимаю его за шею, никогда не белую, рассеченную на загорелые ромбики, и руки его без ловкости зацепляют мои волосы.

Тяну его заглянуть под стол:

- Посмотри, как там ничего нет!

Потом мы вместе едим суп с лапшой.

Он мне показывает, как нужно ловить ртом этих белых скользких червяков.

Он ловит их, как аист, сухо и аккуратно, большеносо.

...

Из песен я больше всего люблю

Старинные. Как поет их Папа, длинно, размашисто-медленно, с такими "Ге-эй! Гой! на горе тай женцы жнуть"

Песни про ямщиков и тройки, про их любовь-тоску тягучую, невозможную, про славных бесшабашных людей: бродяг, атаманов, каторжников, - кто в тюрьму попал не за пьянство - за буянство, кто буйну голову сложил...

Эти странные песни, - в протяжности их душа обретает голос.

Я их потом, не умея петь, пою внутри себя, не зная тюрьмы, томлюсь по воле, не ведая сумы, тащусь по пыльным дорогам.

В песни разливе - ворожба судьбы.

И люди, когда поют вместе, то соединяются голосами,

то расходятся по своим жизням.

Но у Папы вдруг засмеются глаза, и собьет лихим повтором, пустит в перепляс, вернет к застолью:

"Налейте, налейте, скорей мне вина!

рассказывать нет больше мочи..."

Еще лучше Папины веселые песни. Томская:

"Шап-чон-ка тепла-ая на вате,

Чтоб не за-зя-бла голо-ва".

Это пел сапожник с Черепичной улицы, он чинил студентам, и Папе тоже, драные башмаки и пел, постукивая молотком:

"А не ходи по Черепичной

да не гоняй наших собак..."

Многие Папины песни с историями, кто их как пел в разную старину.

Мне нравится, что мы их помним за нашим столом.

Наверное, я больше всего люблю Папин голос.

И еще (это я сейчас знаю) - у него было тонкое чувство меры печального и веселого. Сопереживания и шутки.

Шутливые песенки он часто обращает ко мне:

"Сижу-у никого не вижу-у

Только вижу деву рыжу

И ту ненави-ижу-у",

- это он посмеивается, когда обижаюсь, сижу надутая, слезы какие-то рыжие, ржавые. Проводит ладонью по носу сверху вниз, потом против: "так ровно, а так нет", конечно расхохочешься.

Люблю само слово "Песня".

Этим словом иногда одобряют, когда что-то красивое, ладное, когда о человеке говорят хорошо. Как бы слов не хватает, скажут "Песня", и невысказанное - прозвучит.

Желтое

Подсолнухи, огуречные цветы и тыквенные, сама тыква. О! какая огромная красивая, в круглых ребрах и невкусная. Лютики, - конечно, они люто желтые, куриная слепота.