Татьяна Янушевич - Мое время

Наши "мистерии" начались с Кнута Гамсуна. До семидесятых годов мы его почти не знали, даже мой просвещённый друг Цезарь Петрович. И вот появился двухтомник Гамсуна. Мы сразу стали говорить "на языке собаки Глана*" в общественных местах и по телефону, впрочем, стараясь не скрыть, а напротив, блескнуть опасной болтовней. Но особенно наше воображение раздразнили "Мистерии". Вычурные размышления Юхана Нагеля как раз пришлись к нашему инфантильному времени, к нашему настрою и общению. А Цезарь Петрович вполне

мог бы стать прообразом Нагеля. Как ни смешно, но я тоже хотела казаться себе Нагелем с его серебряной удочкой, заброшенной в небесную синеву, и Эдька хотел, и все мы, увлеченные страстями, выпендрежем и потоком говорливых мыслей, отчего все происходящее становилось чуть-чуть "не по правде". Однако, меня тогда занимал собственный роман, и Цезарь сделался прообразом моего героя.

Профессор Полонский. Как вам это понравится?

В наш провинциальный город он приехал уже давно. Может быть, тогда здесь тоже вывесили флаги, конечно, не по поводу моего дня рождения, как принято "у них на Западе", а скажем, к годовщине окончания войны. Он попал в Сибирь не по своей воле, что вовсе не приуменьшает таинственности. Напротив, он с удовольствием разыгрывает "статус неопределенности", как бы человека приезжего, и уже по одному тому - другого, нежели все, отличного, слегка отчужденного, - мало ли у него там накопилось...

Манеры он себе разучил "западные", нарочито лишенные типичности: то ли нам представляется норвежец, шутки для выучивший английский, то ли поляк, оказывающий нам внимание в русских каламбурах. Ко времени знакомства с ним - это тридцатипятилетний профессор-психиатр, которого общественное мнение определило как "раннего" и "беспроигрышного".

Действительно, в таком возрасте кульминирует самоутверждение и преподносит нам как бы "Персону". Что ж, профессиональная маска только добавляет Полонскому экстравагантной загадочности. Мы встречаем оригинальный ум, который профессор умеет употребить с рациональностью. Имеет к этому нрав веселый и фантастический и склонность к мистификациям. В общении прост и как бы искренен. Не каждый и не сразу обнаружит, что оказался по свою же сторону барьера из холодноватой фамильярности. Наш герой среднего роста, полноват, с красивыми, несколько женственными руками. Большое барственное лицо, капризный рот, хорошие простые глаза, в которые он не напускает, против ожидания, демонической проницательности.

Для развития нашего сюжета герою нужна героиня.

Она - геолог, недавно закончила университет, без всякой меры увлечена своими друзьями, экспедициями, собаками, охотой, книгами, всем вперемешку, вечно влюбленная - поток необузданных эмоций, пенящийся на порогах страстей и авантюр. Худая, длинноногая, сутулящаяся, с небольшой головой тевтонского мальчика, и вообще, этакий стиль "травести".

В какое-то время наши герои встретились.

По началу их отношения складывались, как если бы они были знакомы по переписке. То есть, они поспешили сообщить друг другу свое сокровенное, нечто общее, но пространства для общения они не находили и реакций друг друга не знали. Правда, раз в два-три месяца она почему-то считала себя обязанной наносить ему визит. Господи, как нелепы были эти ее посещения! Она шла, будто на заклание, но все-таки шла...

На этом роман, в общем-то, и заканчивался.

Но однажды он позвонил ей сам:

- Не могла бы ты сейчас взять такси и подъехать к моему дому?.. Что бы ни было, скажи, что машина уже ждет...

......

- Машина ждет, - докладываю я в открывшуюся дверь, не смотря на то, что мне не дает войти какой-то пузатый "мистер". Он напористо теснит Полонского, хочет прорваться в квартиру, а тот как бы не хочет пустить:

- Вот видите, за мной приехали, я же вам говорил...

Потом мы едем на такси куда-то, и Пузатый с нами. Он чего-то добивается, просит, будто приказывает, брызгает слюной. Полонскому уже надо бы отвечать, но мы как раз и приехали.

- Я подожду в машине, - не сдается Пузатый.

Мы скрываемся в подъезде.

Там Полонский хватает меня за руку и тащит к черному ходу, приговаривая страшным шепотом:

- Не спрашивай, ничему не удивляйся. Мы сейчас пройдем "через двойные двери"... Знаешь?.. Ритуал очищения у масонов, - и тонко так засмеялся...

Я уж вообще ничего не понимаю, ну да, эти проходные подъезды...

Мы бежим от двери к двери насквозь... почему-то вдруг кажется, долго-долго, словно в замедленной съемке, крадёмся, нелепо оттягивая ноги, ударяясь в полумраке об углы пыльных ларей, там, под лестницей клочьями свисают тенёта и смыкаются с затхлой сыростью из подвала... скрежет двери, как последнее избавленье, и она еще чавкает за спиной...

Мы вылетаем из мрака в солнечные дворы, мимо сараев, помоек, чужими закоулками, бежим, кидаемся в другое такси...

- Можно, я пока у тебя посижу?..

Так вот, что у них произошло, оказывается. Некий высокопоставленный имярек проворовался там, "наверху" и теперь симулирует психоз. Ну ясно, им нужен авторитетный психиатр, - одним соратникам, чтобы своего отмазать, другим - чтобы уличить в свою пользу. Вот пузаны и одолевают.

- Вообще-то я играю в игры охотно, но в такие не хочу, - смех у Полонского высокий, заливчатый, как у подростка.

Он впервые у меня дома. Героини в таких случаях всегда предлагают выпить кофе.

- Ну, разве что для этикета...

Я смотрю, как он пьет кофе. Спокойно, со вкусом, как человек довольства и нормы, нисколько не смущен, когда уронил печенье.., встал, ходит с чашечкой взад-вперед, он любит так беседовать на ходу... что-то разглядывает за окном... возвращается... останавливается за спинкой моего кресла...

Раз в два-три месяца я почему-то считала себя обязанной заявляться к Полонскому в гости, сама, без приглашенья. Чего уж такого я ожидала каждый раз?

Мне все казалось, - вот сейчас должна отвориться некая потайная дверь в "Кабинет Профессора", и там!.. может быть, череп на столе следит пустыми глазницами, как сыплется время в песочных часах.., или Homunculus в реторте.., хотя бы старинные книги...

Меня поражало, что у Такого! Полонского! самая обыкновенная квартира, завешанная пеленками, самая обыкновенная семья. Рослая молодая жена - моя полная тезка и ровесница. Правда, в этом зеркале мы с ней не искали отражений друг друга.

Она накрывала нам чай на двоих.

A-a-a, вот разве что, - вместо письменного стола у них тут был какой-то медсестринский белый столик...

Накрывала чай на двоих, сама становилась в дверях, отирая руки от стирки, так, на минутку, или присаживалась на уголок дивана послушать. А глаза горят любопытством!.. Мать Полонского пекла нам на угощенье яблочные оладьи, меня заводили к ней на кухню поздороваться.