Александр Кабаков - Подход Кристаповича

Теперь тишину в гостиной не могло нарушить ничто. Сержант подошел к окну и, не оборачиваясь к присутствующим, заметил:

- А снег уже не идет, господа".

Мать закрыла книгу. Мишка немедленно протянул ей конверт. Мать вынула письмо, прочитала, взглянула на адрес. Помолчав, спросила:

- И что ты теперь думаешь делать, частный детектив мистер Глупс?

- Майк Кристи, с вашего позволения, миссис, - ответил Мишка.

Мать невесело улыбнулась:

- "Миссис" не говорят без имени... И теперь не до игры, Миша.

- Я понимаю, - сказал Мишка, - я не играюсь.

Он вылез из постели, взял тетрадь, на обложке которой было написано: "По физике ученика шестом класса Кристаповича Михаила", вырвал из нее двойной лист, достал из пенала ручку и отцову медную чернильницу с завинчивающейся крышкой. Через полчаса он показал матери, которая все так же сидела на постели, спрятав ноги под одеяло, короткое письмо.

"Уважаемая Женя! Простите, что не знаю вашего отчества. Я хочу вам сообщить, что ваш муж Валентин не виновен в убийстве своего друга, имени которого я не знаю, он ходил с палкой. Это человек самоубился, пригласив вашего мужа Валентина к себе на дачу, чтобы подозрение пало на Валентина и чтобы отомстить вам обоим. Он был плохой человек и довольно хитрый. К сожалению, его планы сбылись с ошеломляющей и не предусмотренной даже им быстротой. Ваш муж не убивал его, вы жена жертвы, а не преступника".

Мать прочитала письмо, взяла ручку и исправила "самоубился" на "покончил с собой", а "вы" всюду написала с большой буквы. Потом она зачеркнула "Он был плохой человек...", заметив: "Он умер, Мишка, не надо так". Снова усмехнулась:

- Про ошеломляющую непредусмотренную быстроту и жертву где вычитал?

- Кажется, в "Союзе рыжих", - сказал Мишка.

Мать погладила его по голове и, улыбаясь не так, как обычно, сказала:

- Что ж, отправляй свое письмо, неведомый добрый гений. Только получит ли его адресат... А как же ты догадался?

Мишка улыбнулся сдержанной, но уверенной улыбкой Майка Кристи:

- Если зимой открывают окно, то вполне вероятно, чтобы выбросить что-нибудь. Если выбрасывают книгу, значит, она может иметь отношение ко всему случившемуся, особенно если книга - о преступлении. Если убитый спал на втором этаже, а предполагаемый убийца на первом, и между ними была скрипучая лестница - значит, это не убийство, а самоубийство. Книга могла дать ключ, и дала его. Но еще раньше, чем ты прочла мне ее, у меня вызвало подозрение письмо хозяина дачи жене комдива, которое я нашел в прихожей те его не заметили в углу...

Тут мать наконец сообразила:

- Так ты посмел еще и залезть в дачу!.. Боже мой!..

Отпираться было невозможно.

- Я не оставил следов, - сказал Мишка, умолчав про сыр. - А ты уверена, что она... ну, эта Женя... уже не получит письмо?

Мать отвернулась к стене, Мишке показалось - плачет. Но в голосе слез слышно не было:

- Не знаю... Может, и получит... Может, ее не возьмут сразу.

- Если она успеет узнать, что Валентин не виноват, это будет важно для нее, - сказал Мишка.

Мать кивнула.

- Ты прав. Ты стал уже почти взрослым...

По дороге к почтовому ящику, висевшему на стене магазина, Мишка размышлял о том, что сказала мать, и не мог понять, почему мать назвала ем взрослым за эту игру в Майка Кристи. Теперь уже и ему самому вся затея казалась довольно глупой и опасной.

Потом они ели сильно перестоявшиеся щи, потом мать мыла тарелки, а Мишка в сотый раз перечитывал опись вещей, подброшенных капитаном Немо колонистам.

Когда утром, по дороге в школу Мишка проходил мимо дачи, он видел по-прежнему полуоткрытое окно на втором этаже. В окно летел снег.

Мимо посольства, на котором по поводу какого-то праздника был вывешен огромный красный флаг с кривым крестом в черном круге, почтальон всегда проходил быстро - и милиционер косился на сумку, и самому почему-то бывало не по себе. Иногда дорогу ему преграждала выезжающая огромная машина, милиционер делал левой рукой предупреждающий жест перед почтальоном погоди, мол - правую же ловко вскидывал к шлему, отдавая честь сидящему глубоко на заднем сиденье человеку в серой шляпе, со стеклышком, мерцающим под правой бровью... Сегодня же милиционеров было двое, машина выехала сначала одна, потом другая, и во второй почтальон разглядел какого-то странного: с кривоватой челюстью, с глубоко запавшими глазами. Второй милиционер, незнакомый, подтолкнул зазевавшегося письмоносца, чтобы тот не задерживался, а тем более не присматривался... Настроение у служащего вовсе испортилось, а тут еще и в первом же доме, в который он сунулся со своей сумкой, ждала неприятная, всякий раз пугающая новость. Только он примерился сунуть конверт, надписанный прямым и крупным детским почерком, в ящик на двери правой квартиры второго этажа, как заметил проклятую бумажку с печатью, веревочки, будь они трижды неладны, от косяка под бумажку, и даже показалось ему, что запах какой-то особый пошел от квартиры - какой-то такой душок, как от всех этих, опечатанных, к которым время от времени, да чуть ли не каждый день, приводила его чертова служба... Почтальон воровато оглянулся, мелко изорвал конверт, а обрывки сунул в карман - потом в канализацию спустить. Может, какому-нибудь мальчишке или девочке недоставка на пользу будет...

А Вовка-вошка молчал, как убитый, до самых каникул, а после каникул еще много всякого было, и Мишка сам почти мбыл о даче и черных легковухах.

В сорок третьем же Вовку-вошку и вправду убили. Гдето на Украине, о чем Мишка, конечно, не узнал никогда, хотя и сам в это же время где-то в тех краях налетел на второе проникающее в бедро...

Тем все и кончилось. Да, вот еще что: дача сгорела - совсем недавно, в начале семидесятых.

2. ЛИНДА С ХЛОПКАМИ

За соседним столиком зазвенело стекло, Кристапович обернулся. По скатерти плыло рыжее коньячное пятно, погасшая настольная лампа лежала на боку, а рядом с ней таким же недвижимым предметом лежала голова, которую он узнал сразу же - будто не было десяти с лишним лет, и войны, и прочем всем, и будто не была эта голова наполовину седой, и не врезался в налившуюся пьяной кровью шею воротник дряхлого уже офицерского кителя, и будто не шумело вокруг знаменитое кафе, не подсаживались в углу к поэту с дьявольским профилем прихлебатели - кто теша душу, с угощениями, кто, наоборот, выпить задарма... Михаил встал, отогнал возникшее - школу в снегу, училку, нудным своим Базаровым усыпившую некрепком на впечатления хозяйкиного сына - и потащил Кольку вон, на слякотную улицу Горького, под гудки "побед", высаживавших на славном углу центровых ребят в полупальто с цигейковыми шалями и со сверкающими бриолином коками на непокрытых головах. Запихнул пьяного, разъезжающегося драными хромачами по грязи, в просторное и пыльное нутро "адмирала", вернулся расплатиться - и уже через полчаса гнал машину по едва видимому шоссе, наугад, туда, где жили они когда-то, не так чтобы очень плохо, да очень горько...