Николай Почивалин - Жил человек

- По погоде - опять окрошка, - объявляет Роза Яковлевна, входя вслед за официанткой. - Зато - со льда.

Помогая официантке, она снимает с подноса тарелки, ее по локоть открытые, обсыпанные веснушками руки проворно действуют. Не виделись мы с ней поболе месяца, и, по-моему, она изменилась. И внешне - крупный с горбинкой нос заострился, в каштановых, коротко подстриженных волосах вроде прибавилось седины; и как-то внутренне - стала не то чтобы суше, а сдержаннее; карие в крапинку глаза ее рассеянно озабочены, - то, что и прежде в них привлекало, какая-то затаенность, теперь еще заметнее. А возможно все это и потому, что мы просто давно не встречались и, восстанавливая прежнюю доверительность, присматриваемся друг к другу, и она также находит, что чем-то изменился и я.

На столе, кроме окрошки, появляется закуска - рулет с чесноком, малосольные огурцы и графинчик с коньяком - по такой жаре будто бы и лишние.

- Надо, - говорит Роза Яковлевна, разливая его по крохотным рюмкам.

- Надо так надо, - мгновенно перестаю я колебаться, тянусь чокнуться.

Она отрицательно качает головой, поднимает рюмку, пристально смотрит на нее, - словно в ней, помимо коньяку, еще что-то есть. Вспоминаю, что не чокаются, кажется, только на поминках, весело - ведь не на поминках же мы - осведомляюсь:

- Так почему ж все-таки - надо? Что сегодня за день такой?

Роза Яковлевна отставляет пустую рюмку, взгляды наши встречаются.

- Мой черный день... В июле сорок второго погибли отец, мать и младшая сестра Стася. Как раз в этот день.

Коньяк во мне встает колом! Я-то откуда знал? Сама же, когда договаривались по телефону о встрече, предложила вместе пообедать, можно же было перенести ее на любое другое время! Ошеломленно спрашиваю:

- Война?

- Скорее простое убийство. Расстреляли, под Гомелем... Виноваты были только в том, что евреи. - Куда как достаточно, казалось бы, для одной судьбы, а Роза Яковлевна все тем же ровным тоном добавляет еще: - В ту же осень муж погиб. Подряд все.

- Тоже - там?

- Нет, на фронте, - полковой комиссар. Он намного старше меня был мудрый...

Сейчас в ее голосе звучит уважение, теплота и то тихое спокойствие, с которым говорят о том, что уже очень далеко и никакими силами не поправить. Взглядываю на нее - пожилую, в белоснежной кофточке с коротким, по локоть рукавом, сдержанную, - удивляюсь тому, как всего-то несколько слов могут изменить представление о человеке. Эвакуировалась с сынишкой, коммунистка, директор одного из передовых в области торгов, на редкость энергична и подвижна, несмотря на возраст, - все это, что зйал о ней до сих пор, воспринимается сейчас поиному, полнее, значительней, что ли; как по-иному воспринимается и почтительность, с которой чуть ли не все Загорово здоровается с ней на улице, ее готовность, стремление услужить людям, отчего, наверно, и возглавляемый ею торг - передовой.

Заметив, что я, не закусив, берусь за папиросу, Роза Яковлевна строговато замечает:

- А ну-ка, давайте обедать! - Внимательно посмотрев, она просит: Пожалуйста, не церемонничайте. Честное слово, мне приятно, что я не одна. А то бы как всегда закрутилась, забегалась. Потому и пригласила сюда...

Сказано то, что надо сказать, теперь чувствую себя в своей тарелке - в переносном смысле, и уверенней обращаюсь с тарелкой - буквально. Любопытно все-таки устроена жизнь: сам немало попользовался ею, поездил, повидал, знаю множество людей, и все равно каждый в отдельности - открытие. С той лишь разницей, что одного открываешь сразу, другого - позже, а кого-то, бывает, не откроешь и вовсе: секрет за семью замками. Причем и в состоявшееся уже открытие приходится подчас вносить поправки: не ждешь, допустим, особой тонкости, а именно тонкостью тебя и поразят.

- После вашего звонка я на минуту домой заезжала.

Прихватила одну вещицу. - Роза Яковлевна щелкает запором темно-вишневой сумочки. - Хотела вам показать.

Круглый и плеский, как пудреница, фарфоровый флакончик духов с навинчивающейся позолоченной пробкой уютно, овально ложится на ладонь, по тонкой бело-розовой, как кожа ребенка, поверхности - несколько золотистых дубовых листков; прелестная вещица, ничего не скажешь!

- Подарок Сергея Николаича. - Роза Яковлевна коротко улыбается. Вернулся с курорта и принес. Говорит: рижские, на французской эссенции...

...Роза Яковлевна постаралась отпустить посетителей как можно быстрее, и лишь после этого Орлов подсел к директорскому столу. Наклонив большущую продолговатую голову, посапывая и шурша плащом, он освободил небольшой сверток от ленты, от бумаги - под ними оказалась полукруглая черного бархата коробка; объяснил, довольно посмеиваясь:

- Вы как-то сказали, что к вам без дела, без просьб никто не приходит. Так вот, у меня сегодня - ни дел, ни просьб. А это вам - примите покорно.

Несколько торжественно он откинул верхнюю крышку коробки: внутри, в черных бархатных гнездах помещались три круглых флакона - один, в центре, побольше, по сторонам - поменьше.

- Сказали - редкость! - простодушно похвастал он.

- Сергей Николаич, ну зачем? - упрекнула Роза -Яковлевна, чувствуя, что ей - и неловко и приятно.

- Вот так здорово! - шутливо вознегодовал Орлов. - Да я вам за один наш корпус давно в ножки поклониться должен!

- Эка, что вспомнили!

- Не вспомнил - не забывал. И сами покоя не знали, и вас замучали.

Новый административный корпус, половину которого отвели под спортивный зал, строили так называемым хозяйственным способом - без подрядчика, сами. Стройка затягивалась, не было, пожалуй, дня, чтобы в торг к Розе Яковлевне не наведывался завхоз детдома Уразов либо не звонил, не заходил Орлов. Требовалось все подряд:

стекло, гвозди, шифер, олифа, краски - не сразу подберешь это в магазинах и сейчас, тогда же, побольше двадцати лет назад, любой стройматериал был проблемой.

- Как же вам откажешь! Вон вы с каким аргументом являетесь, - как скажете, так и придавите, - Роза Яковлевна невольно передразнила: Понимаете, Роза Яковлевна, надо: дети.

- Правильно - дети, - охотно, улыбаясь, подтвердил Орлов.

Не удержавшись, Роза Яковлевна отвинтила золоченую пробку, понюхала.

- Прелесть какая! Спасибо, Сергей Николаич.

- А я, знаете, еще что помню? - спросил Орлов. - Как вы нам мандарины отдали.

- Вот это уж не помню.

- Ну, что вы! Вскоре после войны, под Новый год.

Это уж точно - елку мы делали. Позвонили вы и говорите: получили несколько ящиков, первый раз за пять лет.

В магазины, говорите, отдавать не будем - мало, сами продавцы разберут. Решили - в детсады да вашим ребятишкам. Присылайте - берите. Мы их на елку на ниточках повесили. А после раздали. Один парнишечка получил свою долю и за брюки меня дергает: "А с энтимп шариками - чего делать?"