Николай Переяслов - Я пишу - лучше всех

"...Оставались в комнате только старый стол, стул да парочка ветхих изношенных башмаков. Хозяева недавно переехали на новую квартиру, и вещи, которые им были не нужны, теперь обрели свою неожиданную свободу. Им бы, по правде говоря, стоять на старости лет где-нибудь в теплой комнате на ковре протертыми влажной тряпочкой, а они оказались брошенными на голом холодном полу, и оттого горько и безутешно плакали... Но однажды в пустующую квартиру забрела маленькая соседская девочка, которая надела поверх своих туфелек брошенные башмаки и начала вытаскивать за собой оставленный стул. А стол остался стоять на месте и из-за этого очень огорчился. Но через полчаса в квартиру пришел отец той маленькой девочки и унес с собой также и его. "На кухне, - сказал, - пригодится". И вскоре стол уже стоял на своем новом месте и слушал, как на плите весело закипает чайник.

Старые вещи были счастливы, что обрели себе новых хозяев, а с ними - и свою вторую жизнь..."

Понятно, я не хочу преувеличивать значения Алинкиных способностей, но вместе с тем думаю, что разбрасываться в десятилетнем возрасте такими набросками - это все же непозволительное расточительство.

28 февраля, четверг. Последний день зимы. Приехал из Дагестана Абдурахман Курбалиев, поэмы которого я переводил на русский язык, привез вторую часть гонорара и вино. Были я, Сергованцев, Гена Иванов, Иван Тертычный... Сидели в кабинете Ляпина с Людмилой Калининой, которая после отъезда Жени Шишкина в Москву исполняет вместо него обязанности главного редактора журнала "Нижний Новгород", слушали её воспоминания о поэте Федоре Сухове. О том, как он устраивал свои мини-спектакли, приезжая в Москву в драном тулупе и валенках - эдакий дедок-самородок из глубинки, нищий, бедный, непечатаемый, а ещё и привезший с собой в Москву своих яблочек, которыми он, приходя в редакции журналов и садясь возле женского туалета, угощал всех сотрудниц. Те, само собой, бежали к главному редактору, докладывали, и он вынужден был выходить, разговаривать, брать у него рукописи и т. д., и т. п. Таким образом у этого "нищего", "бедного", "непечатаемого" дедка выходило каждый год не менее трех книг и к концу жизни имелось аж шесть (!) сберегательных книжек. Правда, поэт он при этом все-таки был очень хороший...

1 марта, пятница. Ну вот на календаре и весна! В реальности она царит вокруг уже месяца полтора, но это-то и пугает - ведь те морозы, которые не оттрещали в свое "законное время", ещё запросто могут вернуться наверстывать упущенное где-нибудь, скажем, в апреле или даже в мае, когда уже вовсю начнут распускаться почки, а то и зацветать деревья.

Однако, чем ближе дело к весне, тем чаще выныривают из памяти обрывки каких-то моих давних стихотворений об этой замечательнейшей поре года. К примеру, такие: "...Лес ещё гол, ещё серы сугробы. / Март - не весна, лишь весенняя проба. / Это пока только солнца разминка, / хоть и рыхлее вдруг стала тропинка. / Но - уже, глядя за поле и речку, / видит весну черным глазом скворечник..."

* * *

На работе все как обычно: звонки, письма, люди... Пришел факс из города Сарова - приглашают меня выступить у них на литературном вечере 31 марта. Это город батюшки Серафима Саровского, так что я бы побывал в нем с удовольствием... Потом появился Абдурахман Курбалиев, начал высказывать недовольство переводами своих стихов, сделанными Иваном Тертычным. Нам так и не удалось его убедить в том, что русский язык не может звучать так же, как аварский, и что просто калькированные с подстрочника строчки будут выглядеть полным дилетантизмом... Чуть позже позвонил мой сокурсник по Литературному институту Газимагомед Галбацов, который сказал, что приехал в Москву на учредительный съезд социалистической партии Подберезкина Рыбкина. Мы с ним не виделись, наверное, с середины 1990-го года. Договорились встретиться в 17 часов в ЦДЛ, где мне все равно надо сегодня быть, так как в 18-30 в Малом зале начнется обсуждение книги стихов Андрея Облога "Самоотверженность огня", на которое он звал и меня, и Марину. Я позвонил ещё двум нашим сокурсникам - Сергею Кочергину и Айдару Сахипзадинову, пригласил на эту встречу и их тоже.

В 17-00 встретились в буфете ЦДЛ - Айдар приехать не смог, были Сергей, я, Гази и два его махачкалинских друга. Гази был к моменту встречи уже изрядно выпившим (Гази был под газом) и поэтому, естественно, никакого обстоятельного разговора не получилось, Сергей молчал и, чувствовалось, жалел о том, что бросил свои дела и притащился через всю Москву на это мероприятие, да и я тоже не испытывал радости от встречи. Увы, каждый сегодня живет абсолютно своей жизнью и никакие воспоминания о пьянках времен прошедшей молодости уже не могут связать воедино так, как раньше. Гази же, наверное, представлял, что, едва мы увидимся, начнется шумное, как бывало когда-то, застолье, а это сегодня уже никому не нужно. Нельзя вернуть вчерашний день, да и зачем он? Это почти то же самое, что есть по второму разу уже однажды съеденную тобой пищу... (Фу, какой неэстетичный образ получился!) Поэтому я был искренне рад, когда появилась Марина и мы с ней ушли на обсуждение книжки Облога. Хотя ещё днем я был в большом сомнении от того, идти мне или не идти на этот вечер. Я люблю, когда в стихах поэта присутствуют боль и кровь его эпохи, но в то же время понимаю, что плакатно-гражданственные стихотворения девальвируют и саму поэзию, и патриотическую тему, а Облог пишет как раз в таком духе - в основном о России, о расстреле Белого Дома в октябре 1993 года, о Сталине, о преимуществах социалистического строя, тоске по СССР и тому подобных вещах.

Правда, в его новой книге таких баррикадно-идеологических вещей оказалось не много, и поэтому можно было поговорить и о лирике, и философичности, и глубинах созерцательной поэзии, так что получился вполне нормальный, интересный для всех присутствующих разговор...

* * *

...По телевидению сообщили, что с сегодняшнего числа на 20 процентов повышаются цены на электроэнергию и что придется рублей по 500 (за что?!.) доплачивать за железнодорожные билеты. Самое страшное во всем этом - даже не катастрофическое ухудшение жизни людей, а их полное беспрекословие и молчание, безропотное принятие любых самых грабительских и унижающих их и их детей нововведений. Хочется спросить: где же наши хвалёные профсоюзы, где народные партии, почему их лидеры не устраивают по всей стране забастовки и не выводят людей на улицы? Да, русской нации в ближайшее время грозит самое настоящее физическое вымирание, но оно - только следствие той духовной, нравственной и, что особенно важно, волевой гибели, которая уже вовсю поразила наш народ изнутри. Никого сегодня не заставишь взяться ни за топор, ни хотя бы за молитву. Не знаю, почему, но мне это напоминает не христианское смирение перед Божьей волей, а безвольное покорство животного стада, направляемого погонщиками на бойню, где главное для каждого - не маячащие впереди крюки для подвески туш, а болтающийся перед собственной мордой мешочек с овсяной жвачкой...