Семен Липкин - Собственная жизнь - это клад

Панферов сидел, набычившись, потом с горечью сказал:

- Да, вам этого не понять.

- Кому вам?

- Вам не понять... В этой поездке я показываю Волгу. Нашу Волгу, великую русскую реку, дорогую каждому русскому человеку... А вам, конечно, не понять.

- Кому это нам?

- Вам, инородцам.

- Ах так... Мало того, что ты графоман, ты еще и антисемит. Значит, правду о тебе говорят.

Панферов разорвал и бросил в корзину договор:

- Со шпионами договоров не заключаю.

- Что, что?

- Ты же спал со шпионкой, с Анной Луизой Стронг, вот с кем ты спал...

- Дурак ты! - сказал я на прощание.

Через несколько лет Рыбаков узнал, что Панферов смертельно болен. И навестил его. И простил.

Я пробовал прочесть "Водителей". Не то. Впрочем, сам автор теперь в этом признается.

Первый "взрослый" роман Рыбакова был представлен к Сталинской премии второй степени. На высочайшем заседании сам Сталин назвал "Водителей" "лучшим романом этого года". Но добавил:

- А известно ли товарищам, что Рыбакова исключили из партии и судили по пятьдесят восьмой статье... Неискренний человек, не разоружился.

Рыбаков начинает борьбу за Сталинскую премию. Места его борьбы - кабинеты Союза писателей, нотариальные конторы. Да, он был судим по 58-ой статье, сослан, но никогда в партии не состоял и на фронте судимость с него была снята за отличие в боях. Борьба ведется с упорством, с находчивостью, с тем опытом, повторяю, который приобретается в лагерях и в ссылках. И побеждает. Сталин говорит: "Информация была неточной, восстановить его в списке..." И вот Рыбаков - сталинский лауреат.

Наш автор не только памятливый, честный воспоминатель, не только превосходный портретист. Он и размышляет. По его мнению, февральская революция не сумела выполнить те задачи, которые выполнила октябрьская, например, вывести Россию из войны. Нет, не вывела: когда война прекратилась в Европе, русские с русскими воевали еще три года. Сожалея, что народы в тридцатых годах не избавились от Гитлера, Муссолини, Сталина, автор высоко оценивает Ленина, свершившего революцию под лозунгом социальной справедливости и братства народов, провозгласившего нэп, предоставившего экономическую свободу крестьянам и предпринимателям.

Я с этим не могу согласиться. Конечно, нэп - смелое и разумное решение Ленина, но Ленин такое же зло, как и Сталин. А что касается братства народов, то я прошу редакцию "Знамени" и читателей разрешить мне сделать отступление, увы, не маленькое, но не безынтересное.

13 ноября 1920 года, после изнурительной войны между белыми и красными, а также с турками, собрался съезд народов Дагестана. Декларацию об автономии этой кавказской республики Ленин, еще вполне здоровый, поручил произнести своему наркомнацу Иосифу Сталину. Начав с того, что все народы нашей страны "проклинали Россию", Сталин сказал:

"Враги советской власти распространяют слухи, что советская власть запрещает шариат.

Я здесь от имени правительства Российской Социалистической Федеративной Советской республики уполномочен заявить, что эти слухи неверны... Советское правительство считает шариат таким же правомочным, обычным правом, какое имеется и у других народов, населяющих Россию".

(И. Сталин. Сочинения. Том 4. Стр. 394).

Неразумная, неграмотная политика нынешнего правительства России по отношению к Чечне, увы, очевидна. Но то, что нам показали в Чечне по телевизору, что возмутило весь мир, начато не сегодня, начато Лениным. Ради того, чтобы укрепилась его власть, он готов был идти на любые преступления против своих сограждан. Сталин - продолжатель дела Ленина.

О своих соседях, о детях Арбата, Рыбаков начал писать в 1958 году. Через девять лет он предложил роман "Новому миру": в этом журнале был напечатан роман Рыбакова "Лето в Сосняках".

Редактором журнала был Александр Твардовский, с небывалой смелостью опубликовавший "Один день Ивана Денисовича", произведение бессмертное. Рыбаков надеялся, что Твардовскому понравятся "Дети Арбата", которые, не дойдя до редактора, уже больше года томились в редакции. Роман высоко оценили сотрудники Твардовского - Анна Берзер, Кондратович, Лакшин. Измученный ожиданием, Рыбаков обратился к Твардовскому с письменной просьбой прочесть роман. Вот что сказал автору по телефону Твардовский:

"Позавчера начал читать и прочел одним махом, не отрываясь. Я крестьянский поэт и думал, что поэзия - в деревне, а вы показали поэзию города... Москва, Арбат, улицы, эти мальчики и девочки, арбатские и дорогомиловские, первая юношеская любовь, тюрьма, все это прекрасно... такого удовольствия, такой радости от чтения я давно не получал... Роман, конечно, попадет под "табу", но не я это "табу" установил. А когда "табу" будет снято, наш журнал сочтет за честь опубликовать его на своих страницах. Не унывайте!.. Вы - человек мужественный, мы вас поддержим, деньги для вас найдем. Вы поставили перед собой грандиозную задачу и блестяще ее выполнили".

Я познакомился с Твардовским в 1929 году, оба - безвестные юноши. Близости не было, но было взаимное уважение, даже тогда, когда один стал знаменит, а другой значился рядовым литератором. В наших беседах он редко кого хвалил из пишущих. Такая, я бы сказал, восторженная оценка "Детей Арбата" дорогого стоит.

Вскоре Рыбаков встретился с Твардовским в редакции "Нового мира". Вот слова Твардовского:

"Каждый писатель мечтает о своей главной книге, но не всякий, даже очень талантливый, ее создает, потому что не находит того, что должно послужить для нее материалом. Вы нашли свой золотой клад. Этот клад - ваша собственная жизнь. И то, что вы пренебрегли своей славой известного беллетриста, своим материальным положением, пишете такую книгу, без надежды на скорое ее опубликование, пишете всю правду, подтверждает, что вы настоящий писатель... Вы прекрасно показали ту эпоху, показали общество во всех его разрезах - от сына портного до дочери наркома... Вы достигли поразительной силы и убедительности изображения. Мне очень горько, что я ничего не могу пообещать вам конкретно. Журнал в очень тяжелом положении, его медленно удушают".

Через три года Твардовский случайно навестил Рыбакова на его даче в Переделкине. Выпили. Снова похвалив "Детей Арбата", сказал: "Солженицын активнее вас, он деятель, такой он человек, и таким его надо принимать. А мы с вами другие. Может, поколение другое, может, закалка не та. Моя мать тоже была в ссылке... А отец, тот был в бегах... Мои родители вон где были, а я стихи про колхозы сочинял... И не знал, что будет со мной."

В свое время Гроссман передавал мне некоторые слова самобичевания Твардовского, но такой покаянной горечи - "а я стихи про колхозы сочинял"..., как в беседе с Рыбаковым, в них не было.