Виктор Лихачев - Молитесь за меня

Прокофьев. Спрашиваешь. Лазукина. Тем более, мы родственниками скоро можем стать? Прокофьев. (Хмурясь). Не говори глупости.

Лазукина. Думаешь, у тебя одного интуиция развита? Я тебе кем тогда буду приходиться? Свояченицей? Что молчишь? Помнишь, пятнадцать лет назад? (Начинает декламировать).

То были капли дождевые, Летящие из света в тень.

По воле случая впервые мы встретились в ненастный день.

Коля... Прокофьев. ... Друг другу нам нельзя помочь. Лазукина. Я это знаю... На прощанье... поцелуй меня. Внутри Прокофьева происходит борьба. Наконец, он все-таки целует Тамару. Неожиданно дверь открывается и в комнату входит Софья. В руках у нее сумки с едой.

Софья. Я без стука, руки заняты. (Только сейчас замечает целующихся). Кажется, я не вовремя. Извините. (Поворачивается, чтобы уйти. Прокофьев кидается за девушкой и задерживает ее в дверях).

Прокофьев. Соня, останься. Лазукина. Все правильно. Сестренка, это я... должна уйти. Меня ждет... целый мир. А вам будет хорошо... здесь. И все-таки, прощай, Коля. (Уходит).

Картина третья.

Прокофьев и Соня стоят подле друг друга и молчат. Только слышно, как стучат старые ходики. Первая заговорил Софья.

Софья. Ты еще можешь догнать ее. Прокофьев. По-моему, машина уже отъехала от дома. Софья. У меня есть адрес, возьми другую машину - и поезжай. Прокофьев. А, может, лучше сразу мотоцикл?

Софья. Ну и юмор у тебя, однако. Прокофьев. Какой есть.

Софья. Я все видела. Прокофьев. Видеть, еще не значит - понимать. Софья. Здесь умные слова не уместны, Прокофьев. Может, я девушка и не очень умная, но глаза у меня есть. Я видела, что вы делали. Все, мне надо идти. Прокофьев. Мы прощались, Соня. Понимаешь? Прощались на веки. Софья. Хочешь сказать, вы больше не увидитесь? Или ты имел в виду... Прокофьев. Вот именно. Те люди, которых ты видела - больше не увидятся друг с другом. А свояк и свояченица - почему бы нет? Софья. Какие такие свояк и свояченица?

Прокофьев. Софья Викторовна, знаешь, отчего это вдруг в один прекрасный момент люди резко глупеют?

Софья. Обидеть хочешь? Прокофьев. Это я про себя, ненаглядного.

Софья. Так отчего они глупеют? Прокофьев. (Смотрит девушке в глаза). Только от любви. Огромной, как звездное небо, чистой, как снег на вершине Джомолунгмы. Нет, не так - Джомолунгму всю затоптали эти бесконечные экспедиции.

Софья. Ну вот, все испортил. Прокофьев. Я извиняюсь. Чистой, как твоя прекрасная душа. И бездонной, как зеленый омут твоих глаз.

Софья. Я не знала, что ты поэт. Прокофьев. Я не поэт. Я безответно влюбленный глупый человек. Софья. Действительно, глупый. Почему - безответно? Прокофьев. Потому что до самого последнего дня я не смогу поверить, что такая девушка, как ты, смогла полюбить меня.

Софья. А если... если я поцелую тебя... поверишь? (Целуются). Прокофьев. Если ты даже родишь мне двух, нет трех, детишек, не поверю. Софья. Что же мне делать? Родить четверых?

Прокофьев. А это интересное предложение. Мы обдумаем. Софья. Когда?

Прокофьев. Я бы хотел не откладывать дело в долгий ящик, любимая. Софья. Как ты меня назвал?

Прокофьев. Лю-би-ма-я. Софья. А еще раз, можешь?

Прокофьев. Ну, если только один: (шепотом) любимая... А мне можно еще раз... Софья. Что?

Прокофьев. Поцеловать тебя... Софья. Ну, если только один. (Целуются). Больше никогда не говори о безответной любви. Хорошо?

Прокофьев. Больше не буду. А ты больше не заставляй меня догонять ночью других женщин.

Софья. Договорились. Просто, когда я увидела вас... меня будто кто обухом по голове ударил... Прокофьев, а я тебе поесть принесла. Прокофьев. Поесть? Это прекрасно.

Софья. Ты сейчас о чем-то другом думаешь. Скажи, о чем? Прокофьев. А вдруг обидишься. Ты у меня такая ранимая. Софья. Я знаю, ты не способен меня обидеть. Говори. Прокофьев. Я вдруг вспомнил, что мне уже тридцать девять. Софья. Ну и что?

Прокофьев. А то, что еще ни разу ни одна женщина не стелила мне постель... Ты обиделась?

Софья. Нисколько. Я буду стелить тебе... Прокофьев. Нам...

Софья. Нам постель, а ты... Прокофьев. А я буду обрывать цветы с нашего жасмина и осыпать ими наше ложе. Софья. Не надо. Он такой красивый, - не обрывай его. Прокофьев. А что же мне сделать?

Софья. Совсем немного. Пусть каждый новый день начинается с твоих слов: "Доброе утро, любимая".

Прокофьев. Но это так просто. Софья. Это совсем не просто.

Прокофьев. А почему ты плачешь? Софья. От счастья.

Прокофьев. Разве от счастья плачут? Софья. Получается, что плачут.

Прокофьев. Вот видишь, сколького еще я в жизни не знаю. Софья. Я научу тебя. Знаешь, что означает мое имя? Мудрая. Прокофьев. А мое?

Софья. Победитель народа. Прокофьев. А кто у нас будет народ?

Софья. Получается, что я. Ты - мой победитель. Прокофьев. Мудрость нельзя победить. Особенно, когда рядом с ней ее дочери... Софья. Вера, Надежда, Любовь?

Прокофьев. Вера, Надежда, Любовь. Да пребудут они с нами до конца наших дней. И с теми, кто нам дорог, кто любит нас.

Софья. И даже с теми, кто не любит. Прокофьев. Кого мы обидели - вольно или невольно. Софья. Словом или делом...

Прокофьев. Да пребудут вовеки. Софья. Любовь. Надежда и Вера...

Прокофьев. И матерь их - Софья.

Занавес.

Москва. Вхожу в метро. В длинном переходе два человеческих потока. Один несет меня с собой, другой движется параллельным курсом. Шаг, еще один, другой. Я сбиваюсь со своего ритма, выработанного во время пути. Почти бессознательно перехожу на тот же темп, в котором движутся окружающие меня люди. Движутся молча, сосредоточенно. Мне становится не по себе. У стены стоит флейтист. Он играет что-то очень знакомое, меланхолическое, светлое. В коробке подле него мятые рубли, трешки. А людской поток все течет и течет. С какой-то непонятной надеждой смотрю под ноги. Мне все чудится, что вдруг из-под моих ног вспорхнет серая птичка, запищит приветливо, сверкнет озорным черным глазом... Тщетно. Только частокол движущихся ног, серый гранит, да музыка флейты. Трясогузка осталась там, в другом мире, другом измерении. Я уже перешел его невидимые граница. Что-то очень светлое, легкое отлегло от груди. Так, наверное, покидает нас благодать. Я вспомнил. Флейтист играл "Мелодию" Глюка.

Фекла

Самое первое воспоминание ее жизни: белые хлопья снега бьются в маленькое окошко, возникая из мрака, из пугающей темноты. Мама дышит ей в затылок и не хочет снимать с пальца широкое медное кольцо. В кольце отражается свет от лампы и мамино лицо. И ещJ низкий скрипучий голос:

- Бедная девочка, руки как плети висят. Уж лучше бы померла, чем потом всю жизнь мучаться.

- А мне кажется, что правая стала лучше, может быть, ещJ отойдJт? - робко, словно пытаясь уговорить кого-то, откликается мать.

- Дай Бог, дай Бог, невестушка, - заключает низкий скрипучий голос, и в избе снова воцаряется тишина, только хлопья снега без устали бьются в маленькое окошко.