Пауль Куусберг - Одна ночь

Магнусу моя вылазка в город не понравилась.

Юхансон ведет себя со мной, как с закадычным другом. Падение Таллина сильно подействовало на него, он, правда, по-прежнему бравирует, но уверенность его явно сникла.

1 сентября. Мы побрились - Магнус заверяет, что бородатый человек в нынешней обстановке привлечет больше внимания, чем бритый. Он стал сверхосмотрительным.

Машину оставили в болоте. Магнус хотел было вывести мотор из строя, забросить в болото патрубок, карбюратор, смеситель и стартер, но Юхансон махнул рукой. Мол, сейчас, когда в руки врага попало столько богатства подумайте о фабриках, складах, брошенных в городе машинах и прочем добре, было бы мальчишеством возиться с этим драндулетом. Я согласился с ним.

Под ложечкой сосет. Но никто из нас о еде не заговаривает. Долго ли будем так притворяться друг перед другом?

2 сентября. Больше всего думаем о еде. Волей-неволей приходится рисковать, идти выпрашивать у хуторян, У Магнуса острый нюх: он долго выбирал, но когда наконец зашел на хутор с домом под ветхой драночной крышей, то вернулся оттуда с целым хлебом, куском сала и полгоршком еще теплой картошки. Хозяйка предупредила, что повсюду разыскивают коммунистов и других сторонников советской власти.

Магнус жалеет о брошенном "форде".

Юхансон думает, что мы обольщаемся тем, что надеемся выбраться к своим. Во-первых, до фронта по меньшей мере триста километров. Рано или поздно попадем в руки какого-нибудь немецкого патруля или схватят доморощенные фашисты.

Перейти фронт - не игрушка. На востоке он куда организованнее, чем в Эстонии, где устойчивого фронта в общем-то и нет.

Давайте не создавать себе иллюзии, а посмотрим в лицо фактам. '

Положение наше, конечно, не веселое. Но что еще можно предпринять?

3 сентября. Мы в Каутласских лесах. Юхансон иронизирует, что убийца всегда возвращается на место преступления. Магнуса эта шутка разозлила. В июле мы тут вылавливали заброшенных из Финляндии диверсантов. Четырех застрелили, но и своих двух ребят лишились, Вооруженные автоматами парашютисты были эстонцами, видимо из тех, что в 1939 году отправились через Финский залив на войну с Советским Союзом. Юхансон узнал среди убитых известного тартуского корпоранта.

Хлеб, сало и картошка съедены.

Здешних лесных хуторов мы решили избегать. Во время тогдашней операции, в июле, по вине наших ребят загорелся сарай. А когда из огня стали раздаваться выстрелы, пошли взрывы, начался грохот и треск, ребята в ярости подпалили и другие хуторские постройки. В сене оказалось огромное количество боеприпасов и взрывчатки. А хуторянин с овечьей кротостью заверял, что ни одной чужой души в округе не видел. На самом же деле его усадьба служила базой парашютистам. Уж теперь-то хозяин, успевший тогда вовремя скрыться, сочиняет прр истребителей всякие страсти-мордасти. Здесь лучше никому на глаза не показываться, хуторяне ненавидят людей, которые осмеливаются посягать на собственность. Со многими новоземельцами серые бароны свели свои кровавые счеты, когда немцы еще только приближались, к Эстонии. Юхансон сказал, что мы сражаемся в войне, безнадежность которой предрешена.

4 сентября. Нас полдня преследовали кайтселийтчики, или как их там теперь называют. Поговаривают о каком-то Омакайтсе, - то ли это переименованный Кайтселийт или совершенно новая военная организация? Нас спасла темнота. Продолжали идти ночью. Магнус ранен в руку. Ему повезло, кость и крупные артерии не затронуты, пуля вошла в мякоть,

5 сентября. Не знаем, где находимся. Магнус предполагает, что скоро выйдем к железной дороге Тапа - Тарту. Юхансон присмирел. Целый день отдыхали. Из-за Магнуса, у которого поднялась температура. Я стащил на хуторе полхлеба и десять яиц. Яйца выпили сырыми. Гадали, что будет с нами дальше. Юхансон не верит, что переберемся через реку Нарву. Магнус говорит, что выбора у нас нет - только вперед. Я с ним согласен - где бы мы тут, в Эстонии, смогли укрыться? Ни в одной деревушке нет у меня друзей или родичей, которые дали бы убежище, 6 и 7 сентября. Никак не выйдем к железной дороге. Нашел фашистскую листовку, сброшенную с самолета месяца два назад. "Где ваши знаменитые военачальники? - переводит Магнус, держа в руках выцветшую листовку. - Где Тухачевский, Егоров, Якир, Блюхер, Уборевич, Корк, Эйдеман, Федько?" Рву листовку на клочки.

Во рту сегодня не было и маковой росинки,

8 сентября. Вышли к железной дороге - к сожалению, узкоколейке.

Угодили на богатый брусничник. Магнус предупреждает, чтобы не увлекались, ели только самые спелые ягоды.

Шел снег.

Он начался сразу, как только они тронулись в путь. Сперва падали редкие хрупкие снежинки, которые, прежде чем улечься на землю, долго кружились в воздухе. Потом снегопад усилился, повалили крупные, тяжелые хлопья. Хорошо, что ветер дул в спину, а не хлестал снегом в лицо, но дорога, змеившаяся между невысокими, поросшими лесом холмами, могла повернуть на восток - и тогда уже добра не жди. Они хоть и направлялись на восток, двигались между тем на северо-запад, порой даже на запад - старые дороги никогда не ведут прямо. Места незнакомые, никто из них раньше в этих краях не бывал, и никто не знал, что их ждет впереди. Но идти было нужно, и они радовались тому, что вообще сумели отправиться в дорогу.

Ночью в снегопад человеческие фигуры утрачивали четкие контуры и сливались с окружающим. И дорога теряла свои очертания, осо'бенно там, где лес отступал. Без лошади кто знает в каких сугробах бы они барахтались, кюветы занесло, все было одинаково ровным и белым. Лошадь, к счастью, в такую погоду умнее человека, да и возчик, видимо, знал дорогу. Впрочем, возчика и не было, а была возчица - древняя сморщенная старуха, которая не обрашала на них ни малейшего внимания. То ли против воли пустилась в ночной путь, или прожитые годы сделали ее равнодушной ко всему на свете? Едва ли ей доставляло радость то, что всю ночь придется горбиться в дровнях - и эту ночь, а может, еше и следующую. Ни слова она .не проронила, только время от времени понукала лошадь. На вопросы не отвечала, словно и не слышала. Сначала с ней пытались завести разговор, потом бросили - и коренастый, с огромным красным носом Адам, свободно говоривший по-русски, и сидевшая рядом со старухой Мария Тихник, не какая-нибудь болтушка, а женщина пожилая,

Тихник тоже немного говорила по-русски, не так, правда, бегло, как боцман Адам, но все же кое-что смыслила. Она училась в школе в царское время, да и в тюрьме иногда вспоминала русский. Старуха ни Адаму, ни Марии не ответила. А вдруг она глухая? Что вполне могло быть, Маркус все больше утверждался в этом. Он сказал Адаму, тот плечами только пожал. Разговорчивым он не слыл, а может, просто был человеком неторопливым Маркус не знал его настолько, чтобы судить. Вообще Маркус никого здесь близко не знал, за исключением Яннуса Таальберга, которого все звали просто по имени. Лишь к Валгепеа* и Койту обращались по фамилии. Сперва Маркус даже подумал, что Валгепеа, так же как и милиционер, - это прозвище. Милиционером и впрямь называли гориллоподобного Юлиуса Сярга, но по сути дела это было не прозвище, а обозначало его профессию мирного времени.