Рустам Гусейнов - Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)

Вере Андреевне потом уже пришло в голову, что разговаривал он с ней и вправду почти бесстрашно для первого дня знакомства. А на следующее утро, когда они встретились на кухне, ей показалось невозможным, что она знакома со стариком всего-то два дня.

Так они подружились в Новый, 1937-ой год.

Глава 4. ПАША

Попав в этот странный мир, каждый человек поначалу пребывает в состоянии сильного им недовольства. Он то и дело расстраивается и много плачет из-за каждого пустяка. Ему неуютно. Любое физическое неудобство надолго выводит его из состояния равновесия. Постепенно выясняя для себя устройство этого мира, в котором желания его могут не исполняться, потребности пересекаться с потребностями других существ, а также и с объективными обстоятельствами, он остается таким устройством очень недоволен и готов протестовать по малейшему поводу.

Стоит посмотреть однажды внимательно на обмочившегося в колыбели ревущего младенца. Боже, как он страдает. Сколько обиды, сколько неподдельного отчаяния написано на его лице. Честное слово, порою кажется, что приготовлен он был к существованию в совсем иных условиях, с иными принципами устройства бытия; к рождению в гораздо более комфортном месте, чем в том, в которое попал. Похоже, как если бы в последний момент ошибся дверью.

Потом постепенно он начинает привыкать. Годам к сорока, как правило, привыкает вовсе. А первое время очень недоволен.

Павел Иванович Кузькин попал в этот мир морозным погожим январским днем в начале двадцатого века. Попал, придя не в лучшее и не в худшее место его - на окраину придонской степи, в богатый крестьянский хутор. У Ивана и у Глафиры Кузькиных, к которым попал он, оказался он вторым ребенком, и они ему очень обрадовались.

Они обрадовались ему в ту же секунду, как он появился, но он не мог еще этого распознать. Он распознал это гораздо позже, годам к четырем. И как у каждого человека, это было одно из самых счастливых его открытий. Ведь у каждого человека, неизвестно еще, будет ли в жизни что-нибудь более замечательное, чем осознание того, что есть рядом с тобой самые хорошие люди, которым ты дорог не потому, что заслужил это, а просто потому, что ты пришел к ним, что ты есть, просто так. Потому что каждому человеку, раз уж очутился он тут, за этой дверью - ошибочно ли, необходимо ли - в этом мире, и в нем ему жить, каждому человеку нужен для начала его души аванс бескорыстной и беспричинной любви, первый и, может быть, единственный шаг громадного и чужого мира ему навстречу.

С осознания чуда своего прихода и с первого неразрешимого мучительного вопроса начинается душа человека.

Было теплое летнее утро, было V-образное дерево у края картофельного поля, на котором работали его родители. Солнце неспешно всходило вдоль одного из стволов, Паша сорвал сочный листок с аккуратной ножкой и подумал: как же это замечательно устроилось так, что именно его нашли в капусте его родители мама и папа? Ведь столько, должно быть, там, за лесом, живет похожих на него мальчиков. Что же было бы, если б нашли не его? И ему вдруг сделалось страшно, оттого что такое грандиозное счастье его висело на волоске. И невозможно было представить, что так же, как и ему, могли бы они обрадоваться другому мальчику. И захотелось думать, что это не так.

Тогда, тихонько встав, он ушел на огород и на всякий случай не только капустные, но и все другие грядки внимательно осмотрел в поисках нового младенца. "Вот, - сказал бы он родителям, испытуя их, - это ваш новый ребенок. Радуйтесь ему так же, как мне." Но кроме толстого ленивого хомяка, никого на грядках не оказалось.

Паша обеими ладонями поднял хомяка к лицу и осторожно подул ему в нос. Зверек забеспокоился: обернулся вокруг себя, напрягся пахучим тельцем и влажным носом потыкался в Пашины пальцы.

Паша засмеялся. По этому смеху нашли его на огороде перепуганные родители. И вместе еще посмеялись они над хомяком. Потом отпустили его. И он ушел от них, обиженно переваливаясь.

Стояло погожее лето. Ласкалось утреннее нежаркое солнце, и всем им так покойно было среди непреходящей тишины безлюдного поля. Проснулся в избе и босиком притопал к ним взлохмаченный, чуть сонный еще Андрей - Пашин старший брат. Руки у родителей по засученные рукава были в черной земле, и все казалось так определенно в их предстоящей жизни.

Но, глядя на смеющегося сына, Глафира Савельевна вдруг вздохнула. Она была суеверна, и почему-то вспомнилось ей теперь, что первым явственно произнесенным словом его было "больно".

Было лето. И было много еще потом лет и зим - спокойных и страшных. Но с неизбежностью оказывалось рано или поздно, что они уже только были, и вот уже их нет.

В это субботнее утро Паше приснилось детство, но, просыпаясь, он не успел зацепиться памятью за свой сон, ниточка оборвалась, сон провалился в бездну, осталось только чувство тонкое, нежное, с привкусом какой-то прозрачной тоски. Пару минут еще повалявшись в постели, Паша поднялся и подошел к окну.

За окном их спальни зеленел огромный раскидистый тополь. Кроме него почти ничего и не видно было из окна. Минуту он стоял - смотрел, как от слабого ветерка то и дело шевелится живо листва, пробегают по кроне зеленые волны, покачиваются ветви. Форточка пропускала в спальню едва уловимые запахи весны. Субботний день обещал быть погожим.

Надя еще спала. Обернувшись, Паша посмотрел и на нее, спящую, потом накинул халат и пошел в ванную.

Обе комнаты их квартиры - гостиная и спальня - были довольно просторные и с общей дверью. Коридор, огибавший их углом, вел на кухню. Ванная располагалась по правую руку коридора.

Эту квартиру Паша получил сразу по приезде в Зольск - два месяца тому назад - в начале марта.

Предложение занять прокурорский пост в Московской области, в городке, о существовании которого Паша до того и слыхом не слыхивал, застало его в должности научного сотрудника Ростовского юридического института. Застало врасплох. Паша собирался этой весной вплотную приступить к диссертации на тему сравнительного анализа недавно принятой конституции СССР с конституциями ведущих империалистических держав. Он проделал уже большую подготовительную работу, и понимал, что должность, которая ему предлагается, отодвинет диссертацию в неопределенное далеко, когда, может быть, и актуальность ее будет уже не столь велика.

Паша и до сих пор иногда ломал голову над тем, с какой стати вообще пригласили именно его. Единственным гипотетическим объяснением мог служить разве что Пашин однокурсник, второй год как подвизавшийся в помощниках где-то в недрах Московской прокуратуры. Впрочем, Московская и Московская областная прокуратуры - не одно ведь и то же, однако другому объяснению взяться было просто неоткуда.