Рустам Гусейнов - Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)

Первый раз с зимы в тот день на небе не было ни облачка. Набухали, лопались на деревьях почки, яркое солнце секло, топило по оврагам последние снежные кучи. Ребятня, со всеми и Митька - Глебов сын - собрались у пруда, развели костер, носились вокруг, скакали через него.

Глеб с утра в тот день сходил в сарай, оглядел и подправил соху, по которой соскучился за зиму, подбросил кобыле побольше оказались, значит требовать от них самопожертвования; на мой только-только пошел тогда второй год.

Все случилось, как и всегда случается подобное, быстро и неожиданно. Отчаянный бабий крик на улице - жуткий для каждого крик -"Горим!" - застал их обоих над колыбелью уснувшей Любавушки. Выскочив на улицу, увидали они бегущий народ. Скрывая солнце, столбом восходил к голубому небу черный дым. Горел сеновал Родиона Кожемяки - зажиточного, работящего мужика - через две избы от Глебовой.

После долго еще и вместе, и порознь все у ребятишек допытывались, как дело было. А было так.

В самый разгар ребячьей забавы к костру их из-за пруда подошла Лукерья. Сколько-то времени постояла, глядя, как резвятся дети, коротко рассмеялась странным своим смешком, потом посерьезнела, бессмысленно уставилась на огонь и долго молчала. Дети не обращали на нее внимания, а она, постояв в стороне, вдруг мелкими шажками бочком подошла к самому огню, выхватила из него горящую длинную палку и, держа ее на вытянутых руках, принялась кружиться будто в каком-то невиданном танце. Дети смотрели на нее со смехом, а она, кружась, между тем все дальше и дальше отдалялась от костра и, оказавшись, наконец, шагов за тридцать, воровато оглянулась и побежала прочь, высоко над головой неся горящую палку. Бабы, сидевшие у плетня напротив землянки старухи Прасковьи, проводили ее удивленными взглядами, но в голову ни одной не пришло остановить юродивую. Затем дед Пафнутий видел ее на краю погоста, а вскоре над погостом показался дым.

Вываливший из изб народ поначалу метался беспорядочно и бестолково.

- Лушка Косая! - только и слышались крики отовсюду. - Это она подожгла, проклятая!

Сам Родион - бледный, взлохмаченный, с глазами, налитыми кровью - молча схватился за ведра и побежал к пруду. Он был в одних штанах, босой, без рубахи, шиферный нательный крест его сбился на спину. Все село, и стар, и млад, бросилось к ведрам, скоро выстроилась живая цепочка - от пруда к огню. Мальчишки и девчата с пустыми ведрами бегали обратно к реке.

Но было уже поздно, и довольно скоро все это поняли. Неторопливо, будто нехотя, огонь дополз до избы и первым делом подпалил дубовую дранку на крыше. Завыла Евдокия - жена Родиона, в голос заревели дети. Сам он, облившись водой, принялся бегать в избу и обратно - спасал добро. Вынес сначала образа, потом белье, утварь, посуду. Складывал все в кучу на улице. После - как был, без рубахи - сел на землю перед толпой и молча глядел, как загорелась и со страшным треском рухнула внутрь стена, обвалились балки, столбы.

Скоро изба потеряла уже всякие очертания и походила просто на большой костер. Было, к счастью, безветренно. Толпа притихла, лица у всех были мрачные, бабы утирали слезы, никто не расходился.

Солнце уже поплыло к закату, когда вспомнили про юродивую. За суетой о ней, казалось, было и позабыли, но стоило кому-то помянуть, и будто взбесилась толпа - крики, ругань, проклятия посыпались со всех сторон.

- Где она?! Куда подевалась?

Принялись искать. Не нашли. Дюжина ретивых из мужиков верхами поскакали в разные стороны от погоста. Народ, ожидая их, гудел, распалялся сам собою все больше и больше. Евдокия, заламывая руки, призывала Бога в свидетели, обещалась горло перегрызть Лукерье. Детишки, выплакав давно уже все слезы, хлюпали носами и цеплялись за юбку ее. Только сам Родион, казалось, оставался ко всему безучастен. Обхватив колени руками, он по-прежнему молча сидел на земле и лишь в глазах его, если приглядеться, можно было заметить страшные огоньки.

Час утек. Всадники вернулись назад, ни один Лукерью не встретил.

Глеб, стоявший с женой позади толпы, почувствовал облегчение. Похоже было, он один среди всех не хотел, чтобы юродивая попалась сейчас. Народ теперь взбаламученный, под горячую руку Бог весть чего и натворить может. А с нее, с блаженной, какой же спрос?

Дождавшись последнего верхового, пошел он вместе с Марьей домой.

Из полумрака избы, от колыбели, где спала Любава, как всегда пахнуло на Глеба покоем. Мысли его потекли ровнее. Встав перед иконой в углу, он перекрестился и, неспешно подбирая про себя убедительные слова, помолился о помощи рабу Господнему Родиону и спасении блаженного дитя Божьего Лукерьи. Марья тем временем, взяв на руки сонную еще Любавушку, поднесла ее к груди.

Но в это время в избу влетел, запыхавшись, Митька и точно чумной, напугав младенца, заорал с порога:

- Поймали Лушку! Дядя Семен с Тимофеем. На площадь повели.

На площади - утоптанном небольшом пустыре возле пруда в центре погоста - собралось почти все село. Когда Глеб подошел туда, его сразу взял под руку дед Пафнутий и, тыча пальцем в сторону Лушки, заговорил, возбужденно моргая больными, слезящимися глазами:

- Сама пришла сучка - вот так на! Семен ее из избы увидал, кликнул сына, схватил веревку - вмиг повязали.

С накрепко скрученными за спиной рукам Лушка стояла посреди толпы, испуганно озираясь. С двух сторон охраняли ее Семен Кузня и его сын - Тимофей. По лицу юродивой текли слезы.

Толпа гудела. Отовсюду слышались угрозы, проклятия. Но вдруг в одно мгновение все смолкло. Напряженные, мрачные лица повернулись все в одну сторону. Глеб обернулся вслед за толпой.

По тропинке к площади, бледная, как полотно, покусывая губы, быстро шла Евдокия. Народ, давая ей дорогу, расступился. Не сбавляя шагу, вплотную подошла она к юродивой и молча вцепилась ей в лицо. Лукерья испуганно взвизгнула и, пытаясь вывернуться, повалилась на землю. Евдокия по-кошачьи вспрыгнула на нее и, пришептывая что-то зловещее сквозь зубы, принялась лупить кулаками что было силы.

Сердце у Глеба сжалось под горлом. Он шагнул было вперед, но одна мысль удержала его. "Бог даст, - подумал он. - На том и кончат." И заставил себя остаться на месте.

Евдокия, распаляясь все больше, била уже не глядя, куда придется, замахивалась прямыми руками из-за спины. Волосы ее выбились из-под платка, растрепались. Неслышная сперва за визжащей Лукерьей, начала она тихонько всхлипывать, потом заревела - все громче и громче, забилась уже чуть не в судорогах. Бог знает, когда она угомонилась бы, но тут на площади, никем не замеченный, появился Родион. Быстро протолкавшись в середину круга, он сзади схватил жену за шиворот и, с силой рванув на себя, поднял на ноги.