Григорий Канович - Шелест срубленных деревьев

- Да я, честно говоря, ни то, ни другое. Нельзя.

- Уж предоставь нам судить, что можно и чего, прошу-пожалуйста, нельзя. - Он то и дело употреблял льстившее самолюбию множественное число, за которым угадывалась сила его "конторы". - Мы спецы и по этой части.

- Доктора запретили... Две недели в госпитале провалялся... С дизентерией.

- Нашел чем хвастать! Лучше бы с какой-нибудь бабеночкой-медсестреночкой провалялся. Не морщься, не морщься. Я знаю: ты однолюб, но еще и мужик, солдат... Столько лет постился - и отказываешься... Да ладно, сначала, прошу-пожалуйста, выпьем за то, что живы остались, что не просто встретились, а встретились без, хи-хи, протокола допроса и конвоя, по-детски обрадовался он собственному остроумию. - Посидим чин-чинарем и все спокойненько обмозгуем... Где тебе, холостяку, до поры до времени прокантоваться, где хлеб свой в поте лица зарабатывать. Ты же иначе, чем в поте, не умеешь...

- Холостяку? - насторожился отец.

- Не хочешь холостяком? Мы тебя мигом с какой-нибудь красоткой Ядзей или Фроськой познакомим - они сейчас необъезженные по улицам табунами бродят, - поддел святошу Шмуле.

- Ты же, Шмуле, сам говоришь: скоро мои приедут.

- А пока приедут, ты что, прошу-пожалуйста, собираешься жить под открытым небом? Между прочим, под ним еще изрядно пиф-пафают, в том числе и в евреев... И не похоже, ну совсем, скажу тебе по секрету, не похоже, что стрельба скоро утихнет. Вещи у тебя какие-нибудь есть?

- Трофейный "Зингер". В госпитале у подполковника Храбровицкого Исая Израилевича оставил. А сам на разведку в Вильнюс...

- И что, этот "Зингер" - весь твой улов?

- Весь.

- Гуманист! - бросил Шмуле.

Он принес початую бутылку водки, поставил на стол, налил себе и гостю в большие серебряные рюмки - откуда они у него только взялись? - извлек из буфета копченую, щекочущую ноздри литовскую колбасу, нарезал на мелкие ломти деревенский сыр, откупорил банку с консервированными огурцами, вынул из кобуры пистолет, положил рядом с банкой и без слов чокнулся. Лицо старшего лейтенанта, рассеченное давним шрамом, было печальным, и в наступившие после распития третьей рюмки минуты не вязалось с его спесивостью, хихиканьем и кривляньем; не имело ничего общего с тем Шмуле, который только что недвусмысленно кичился своей избранностью (недаром же столько лет отбухал в литовских лагерях и тюрьмах!) и принадлежностью к касте вершителей или, как бы сказал печник Мейер, перелицовщиков чужой жизни, внушающих трепет и страх даже своей родне.

Отец не отваживался нарушить его искреннюю, неожиданно-горестную задумчивость, в которой не было никакого притворства; не спрашивал его о семье - жена, видно, погибла в оккупации, детишек, к счастью, он до войны нажить не успел; не проявлял Шлейме внимания и к его карательной должности старший лейтенант Дудак, вероятно, не мог похвастать особыми полномочиями. Как был подмастерьем, так подмастерьем и остался. Одиночеством, неуютом, цыганским шатром веяло и от его жилья - двери во все комнаты были распахнуты настежь, на столе стояла давно немытая посуда, постель была не застелена; наверно, по долгу службы Шмуле и дома-то не всегда ночевал.

Наступившее молчание вымело из дому его прежнюю, отрепетированную живость, упоенное местечковое бахвальство, склонность преувеличивать свои возможности и связи. После пятой рюмки Шмуле развезло, он опустил на грудь поседевшую голову, но вдруг опомнился, отряхнулся по-щенячьи, носовым платком протер черную поверхность пистолета и спросил:

- "Зингер" у этого самого Израилевича... А деньги?

- Какие деньги? - вздрогнул солдат.

- Жить-то у тебя есть на что?

Отец хмыкнул.

- Ты, Шлейме, не на допросе, но только чистосердечное признание облегчит твою участь, - сострил Шмуле. - Скажи правду... По твоим глазам вижу: в карманах у тебя пусто... Что ж, на первых порах я тебе подсоблю - на обустройство дам. Тысчонки хватит. Заработаешь - вернешь. В свое время ты мне тоже помог - в ученики взял... Господи, сколько же ниток я в юности перепортил, сколько углей в утюге сжег - целый Донбасс! Помнишь, как меня на твоей свадьбе впервые и заарканили?

- Помню...

- Так что можешь долг не возвращать...

- Было дело, - подтвердил отец.

- Как звали того фараона - любителя мацы?

- Гедрайтис.

- Точно. Что с ним стало? Тоже в войну расстреливал? Небось орал по-еврейски: "Скинь-ка одежду, сви-нья!" - и нажимал на курок.

- Не знаю... Не думаю... Он был честный человек.

- Всех-то ты под свою защиту берешь.

- Не всех... А ты, как я понял, охотишься на таких...

- Давай, солдат, не будем.

- Не жалеешь, что иголку бросил? - Водка придала отвагу и солдату.

Шмуле промычал что-то неопределенное, дав понять, что на такие вопросы "контора" ответов не дает.

- С жильем никаких проблем у тебя, Шлейме, не будет, - сказал Шмуле после паузы. - Можешь на меня положиться - я все улажу. За квартирой дело не станет. Наш дом наполовину пустой.

- Но я слышал: тут у вас одни шишки живут.

- Вранье! - вспылил Шмуле. - Хочешь с балконом на проспект или с окнами во двор?

- Мне все равно.

- Как - все равно? Ты победитель, кому, как не тебе, лучшее жилье положено? - возмутился хозяин. - Выбирай себе любую квартиру... А то тут всякая шваль поналезла... Иди-ка сюда! - Свояк встал, схватил солдата за руку и увлек в темноту. - Видишь вон те окна? На втором этаже светятся, справа, с тюлевыми занавесками? Танцовщик Варанаускас... При немцах в Каунасе в Оперном театре служил... Пока ты под Алексеевкой в окопах мерз, он, прошу-пожалуйста, перед оккупантами на сцене ножками дрыгал... А вон то видишь? Четвертый этаж... шторы в полоску... Зубной врач Таутримас, из кулаков, в Цюрихе университет окончил, та-а-а-кой антисемит, та-а-а-кой, свет таких не видывал, на евреев волком смотрит. А вон тот полуподвал с железными решеточками на окнах видишь? Там наш соплеменник Яша Кремер окопался, в гетто "шайны" (удостоверения) продавал, только золотом за них брал... Я их всех как облупленных знаю. Живут, не тужат... А ведь тюрьма по ним плачет, пуля в стволе скучает... Мизинца твоего они не стоят. Ты с фашистами воевал, ты победитель, огонь и воду прошел, а чего, спрашивается, добился? Что завоевал? Подержанный "Зингер"? В бездомных ходишь, в нищих... Гуманист!.. Ладно, нечего душу растравлять, лучше еще разок дернем - и на боковую... - Он налил себе водки и залпом выпил. - Ордерок в горисполкоме быстро выхлопочу... Подселим тебя к Иоселю Гордону - старик в Езнасе бакалею держал. Ума палата. Книгочей. Подумать только - Достоевского не по-русски, а на иврите читает. "Преступление и наказание". Квартира коммунальная, с общей кухней и ванной, но жильцы - что надо, свои люди... без всяких помарок... Вы с Хеной в этом Ноевом ковчеге будете третьей парой чистых...