Сигизмунд Кржижановский - Безработное эхо

– Так-так, – проговорило городское эхо, отслушав рассказ, – не надо лезть на стенку. Говорю, разумеется, фигурально, так как лезть на стенку -в этом и состоит наша общая профессия, коллега. Незачем брать пример с этого вот топорщащегося дурака. Если вы выкинете из памяти ваши горы и расплюётесь с ностальгией, то я, пожалуй, могло бы помочь вам вскарабкаться на философические высоты и…

– Простите, а с кем я имею честь…

– О, я только так, служу в проводниках при подъёме на командные вершины идеологизмов. Приходится, знаете, туда и обратно, хлопотливая служба, скажу я вам. Виновато: хлопольная. Так будет точнее.

– Я не совсем…

– Видите ли: моя специальность – разведение хлопка'.

– Но ведь он растёт настолько тихо, что…

– Хлопок – да, хлопо'к – не совсем: он разрастается в гром аплодисментов с довольно значительным шумом. Работа моя требует некоторой сноровки. Как только чья-нибудь ладонь ударит о ладонь, надо, подхватив хлопок, быстро перепрыгивать с ладони на ладонь, организуя овацию. При этом вам как эху незачем объяснять, что поверхность ладоней в данном случае заменяют отражательные поверхности склонов, стен и так далее. Мне возразят, что ладонные плоскости слишком малы. Да, но они дополняются плоскостью плещущих. Внутренней, разумеется. Пожалуй, вы ещё скажете, что негде развернуться – от одной пары ладошек до другой какие-то куцые вершки. Но люди поразительные существа: они умеют, сидя рядом, плечом в плечо, находиться на расстоянии тысячи вёрст друг от друга. Впрочем, давайте лучше о вас.

И раздумчиво покачав звуком от стены к стене, новое знакомое продолжало:

– Гм, куда же нам податься? Если вправо, то чуть переправишь, то уже не поправить и, главное, никак не переправиться обратно – на прежний берег. Но и если перелевить влево… может быть, вам поселиться в голове одного историка? Он разыскивает эхо прошлого, отклики минувшего, ну и так далее. Может быть, вы бы с ним договорились, а? Этакая лысая образина в очках. Голова с чуть-чуть низким потолком, притемяшенная, но где уж тут выбирать. Полный гарнитур цитат, два окна, застеклённые снаружи, как я уже докладывал. Помещение? Ничем не занято, абсолютно свободно. Поселяйтесь, и никаких. Но, постойте, постойте, как же это у меня выскочило из головы – одна примечательнейшая голова. Там вам будет со всеми удобствами. Притом она мне кое-чем обязана, так что стоит мне похлоп… похлопотать и, надеюсь…

Познакомились мы так. Ваше будущее помещение – это было недавно -метили на пост заведующего философемами. Мне, по моей должности, пришлось присутствовать на первой лекции завфила. При выжидающем молчании аудитории, он начал так: «Прежде чем перейти к чтению моего курса, заявляю, что всё до сих пор написанное и сказанное мною по вопросам, связанным с курсом, абсолютно неверно и не нужно». Кто-то из слушателей, пользуясь паузой, приподнялся, чтобы уйти. Пружинное сиденье тоже приподнялось и хлопнуло. Я подхватило звук и бросило его в первую попавшуюся ладонную пару. Молчание, как внезапно прорванный мешок, просыпалось аплодисментами. Выступление, не без моего участия, было выиграно. Теперь ему надо развивать успех. Смахнув – одним движением – все буквы со всех написанных им страниц, он, этот блюститель философем, в дальнейшем никак не сможет обойтись без наших услуг. Ведь страницы – это тоже поверхности: следовательно, они отражают. Но если с них прогнать слова, свои слова, прижитые чернильницей от своей головы, то на место им приходят чернильно-чёрные тени слов, эхомыслий, то есть мы с вами. А если так, то немедленно же переезжайте с этого заплёванного асфальта в голову моего завфила. Надо торопиться, пока голова нежилая и другие эха не успели нас предупредить.

– Но если он не…

– Вздор: эха не спрашивают, они только отвечают. Работа лёгкая. В удобном закрытом помещении. Дежурить у провода слухового нерва и изредка выглядывать сквозь глазные окна наружу – что там: развёрнутый лист газеты, стенограмма, только что разрезанные страницы журнала? И отражать -отражать – отражать. О, если прежде поэты изображали эхо в виде босоногой нимфы, то теперь его портрет надо писать так: хорошо и звонко подкованное, лицом к чему угодно, а в руке ракетка, готовая отразить звук, слово, мысль. Под портретом подпись: готово на всякость. Готовность, готовность и готовность, – в этом омега и альфа, – мало – вся пересыпь всех алфавитов, рассыпанных по бумажным подносам. Работать вам придётся в культурной и приятной обстановке. Стоит подойти к глазам – и тут же под носом, я хотело сказать, за носом завфила мягкий проабажуренный круг лампы, золотые рефлексы от корешков в стеклах книжного шкафа, и прямо перед вами странствующее в машинописной каретке – из фраз в фразы – слово, человеческое слово. Кстати, эти лениво откинувшиеся белые страницы, с прокладками синей копирки и затухающими, блеклеющими от копий к копиям буквы, – разве это не напоминает вам синих прокладок воздуха меж снежных горных скатов, отражаясь от которых слово звучит всё невнятнее и блеклее. Я вижу, вы уже согласны. Ведь подумать только: ни о чём не думать – знай себе перебрасывай слова от уха к рту – спать на мягком и гладком мозгу, укутавшись в три мозговых оболочки, – а в рабочие часы писать всё входящее и исходящее, под мягкое стаккато диктантной машинки. Не жизнь, а машин… а малина, хотело я сказать. Так как же – идём?

– Идём, – радостно отозвалось эхо.