Сигизмунд Кржижановский - Фантом

Неясный казус, отждав годы, выбрал для возврата сумеречное осеннее предгрозье. Приплыли тучи и стали на якоря. Заря попробовала сквозь их дымный осмол, но лучи ей затиснуло меж тяжких тучьих кузовов.

Двулюд-Склифскому нездоровилось: иглистая многоножка, заворошившись под кожей, проёрзнула раз и другой по позвонкам. Попробовал было из угла в угол – не шагается. Постоял у книжной полочки, вщуриваясь сквозь сумерки в привычные корешки: томик Дюамеля, Файгингерова «Philosophie des Als-Ob», гизовский перевод Фейербаха, «Metapsichologie» Рише. Отвернулся. К другому столу: забулькало из бутылки. Ещё и ещё. Потом к столу. Сел. Подошвами в стенку. Многоножка под кожей втянула иглы и не шевелилась. Об оконце (прямо против глаз) сначала брызнуло песчинками, потом ударило первыми каплями. Ветер рванул за дверной болт, дверь подалась, и отрывной календарь на стене задвигал ненаставшими датами. Двулюд-Склифский, не отдёргивая подошв от стены, оглянулся на дверь: в длинную вертикальную щель меж дверным краем и стеной, вслед за ветром, протискивалось плохо различимое от сумерек человекоподобное что-то .

Склифский – как от толчка – встал и шагнул к порогу:

– Кто?

Существо, не отвечая, продолжало медленно, но настойчиво протискиваться в тугую щель приоткрытой двери.

– Обезмускуленное, – с недоуменным спокойствием подумал Склифский и, ускорив шаг, упёрся ладонью в доску двери.

Апперципирующий аппарат его вбирал в себя феномен с полной ясностью и дифференцированностью. Даже струи ветра, тянувшие – сквозь щели – тихое ф-ф-ф, не выпадали из восприятия.

– Кто? – повторил он чуть тише и хладнокровно (как если бы это был лабораторный опыт) стал надавливать ладонью на дверь: между косяком и ладонью было что-то тестообразно-вязкое, дрябло расползающееся и плющащееся под нажимом планки. И тогда-то из щели – точно выдавленное ладонью:

– Фифка.

Внезапно, с слепящей яснью: распял щели – шов под пальцем – голова -вниз и об пол: надо было тянуть, а он… Склифский потянул за дверь – и впустил.

– Я… всего лишь… о щипцах… – голос вошедшего от слога к слогу становился всё более внятным, – зачем вы – вы все насильно меня… и если уж… то не до конца?

Голос оборвался. Не отвечая, Склифский чиркнул спичкой и занёс жёлтый огненный лоскут над головой, вщуриваясь в феномен: оконтурилось низкорослое что-то на рахитическом вдужьи ног; над ссохлыми, вплющенными внутрь тела плечами огромная тыквовидной формы голова; по вспучине лба – от виска к виску – следы щипцовых втисков, – знакомый, сплошной опоясью охвативший темя, венчик из вдавленин; разжатый рот… но спичкой ожгло пальцы, и Склифский – сквозь упавшую меж ним и тем тьму – услышал:

– Да, это помогает: от волков и привидений. Но меня чирком и спичками не прогнать: ведь даже солнце бессильно рассеять вас, называющих себя людьми.

Склифский ждал всего, кроме аргументов:

– Н-нет. Я не за тем. И незачем поручать спичке то, что должна сделать логика. Слышимому отчего б не переброситься на зрительные перцепты. Ты -факт, но, так сказать, бесфактный факт. Короче: галлюцинация. И я, я не был бы врачом, если б…

– И ты мог подумать, – качнулся задёрнутый ночью контур, – что я стану втискиваться в ваше бытие, как вот в эту дверь. Наоборот, я такого рода галлюцинация, которой нужно не реализоваться, не вкорениться в чьи-либо воспринимающие центры, а дегаллюцинироваться, выключиться начисто, сорваться с щипцов: назад – в нуль, под герметическую крышку, в стекло банки, из которой – вы же, вы, люди, – хитростью и силой выволокли меня в мир. Кто позволил? Я спрашиваю, кто?

Склифский отшагнул к столу, но контуры фантома не близились, продолжая маячить под чёрной притолокой.

– Галлюцинация, – вновь в настороженный слух, – а слова – твои и мои – не галлюцинация? Или ты станешь утверждать, что наш разговор наполовину есть, наполовину не есть; но как же мои слова, не существуя, рефлектируют твои ответы, которые, конечно, существуют: или и их нет? Даже при минимуме логики, признав хотя бы одну наималейшую вещь, одно наинеявнейшее явление среди неисчислимости других, за галлюцинацию, должно распространить этот термин и на всё остальное. Представь себе человека, которому в сновидении мнится, что он заснул и видит сон. Этот свой сон во сне спящий не принимает за действительность, он расценивает его правильно как мнимость, видение. Но утверждать, что сон, внутри которого – сон, реальнее последнего, то же самое, что говорить, будто круг, описанный вокруг многоугольника, геометричнее вписанного.

– Постой-постой, не скороговорь, дай додумать, – вспылил Склифский, -ты говоришь, что…

– Что ты – и всякое вообще ты – вы создали себе мир и сами непробудно мнимы: я пробовал исчислить коэффициент вашей реальности: приблизительно что-то около 0,000/X/…

– Гм… это похоже на начало какой-то странной философии…

– Может быть. Это всего лишь предпосылки к фантомизму .

– Ну и в чём же…

– Фантомизм прост: как щипцовый защёлк. Люди – куклы, на нитях, вообразившие себя невропастами. Книгам известно, что воли несвободны, но авторам книг это уже неизвестно: и всякий раз, когда надо не внутрь переплёта, а в жизнь, человек фатальным образом забывает о своей детерминированности. Глупейший защёлк сознания. Фикция, на которой держится всё: все поступки, самая возможность человечьих действий, слагающаяся в так называемую «действительность». И так как на фикции держаться ничего не может, то ничего и нет: ни Бога, ни червя, ни я, ни ты, ни мы. Поскольку всё определяемо другим, то и существует лишь другое, а не самое. Но марионетке упрямо мнится, что она не из картона и ниток, а из мяса и нервов и что оба конца нити в её руках. Она тщится измышлять философемы и революции, не философии её о мёртвых несуществующих мирах, а революции все и всегда… срываются с щипцов. И вот тут-то и разъятый шов меж мной, фантомом in expli и вашими по-дилетантски фантомствующими сознаниями. И меня, и вас втянуло в псевдобытие причинами, но в то время, как вы, фантомоиды, доподданствовавшиеся в мире причин до небытия, мните отцарствоваться в смехотворном «царстве целей», как называл его Кант, я, насильно живой, знаю лишь волю щипцов, втянувших меня в явления, – и только – и поэтому включиться в игру целеполаганий – как вы, – ощутить себя хотящим и действующим мне невозможно – никак и никогда; мною действуют причины – их ощущаю и осознаю, но сам я не хочу ни единого из своих действий и слов, и хотеть мне кажется столь же нелепым и невозможным, как ходить по воде или подымать себя за темя.

– Значит, и сюда тебя привела не цель?

– Нет.

– Ну а причины…