Вероника Капустина - Правда характера

Итак, нам удобнее было бы в среду, но мы придем в четверг! Ради прекрасных глаз Сазонова или чтобы не смотреть лишний раз в мои ненавистные глаза? И что-то мне подсказывало, что дело тут не в Сазонове. Разумеется, в четверг я тоже был на месте, как пай-мальчик, хотя Сазонов предпочел бы, чтобы я срочно отбыл недели на две куда-нибудь на Сахалин. Маруся в божественной кремовой блузке попалась мне в коридоре. Нет, мы не кинулись друг к другу с расспросами: "Ну как ты? Кого из наших видишь? Ты сейчас где?"

Я вовсе не желал знать, что происходило с ней все эти годы и какая добрая фея над ней поработала. Мне вполне хватало банальнейшей версии: удачно вышла замуж, родила ребенка. Так можно было думать, глядя на теперешнюю Марусю, но стоило припомнить Марусю пятнадцатилетней давности - и версия рассыпалась на глазах. Но модель - это всего лишь модель. Она искусственна по определению, и мало ли, что там внутри, в черном ящике! Важно, что на входе и что на выходе. Так вот, я предположил, что выход там же, где вход. Я решил, что можно и нужно повернуть время вспять.

Итак, мы поздоровались, она осведомилась о Сазонове, не покраснев при этом и не потупившись, я объяснил, что он теперь отправился в туалет, но через каких-нибудь полчаса будет. Она улыбнулась, и мне стало ясно, что Сазонов, в общем-то, ей не дорог, но она ему благодарна (за то, что работу дает, за то, что ухаживает, или и за то, и за другое?). Впрочем, это тоже неважно. Важен сам факт горячей благодарности Маруси любому, кто не пнет. Это, значит, сохранено и с этим уже можно работать. И вот еще что я сделал на правах старого знакомого: поднес Марусины руки близко-близко к глазам, внимательно рассмотрел пальцы, после чего несколько раз сильно-сильно сжал их. Страх. Настоящий страх, а не легкое замешательство. Я был на верном пути.

"Ты что думаешь, Маруся, ты хуже их? Маринки, Лильки? Ты даже внешне ничуть не хуже! Ну что ты головой мотаешь? Уверяю тебя! Если тебя одеть... ну да ладно. А это что такое? Я вижу, что руки! Ногти почему в таком состоянии? Отрастишь, сделаешь маникюр. Лично проверю. Уж найду, когда проверить дорогая моя. А почему на партнера не смотрим, когда танцуем? Кто воспитывал-то? Бабушка? Ну, она-то тем более должна понимать. У них там, до семнадцатого года, все это умели. И вообще, надо себя любить и знать себе цену, милая моя! Женщина должна сразу дать понять мужчине, что завтра у нее может быть уже другой мужчина. Что так реагируем? Опять будем защищать свои буржуазно-семейные ценности? А чего руки-то такие холодные, Мэри? Ну вот же, я же чувствую, что холодные. Вот! Вот же! Нет, за тебя надо браться. Ты же умница! Ты ведь еще чего-то там сочиняешь? Да мы все еще будем пьяно тыкать грязным пальцем в твои книжки - мол, вот, мы с ней учились вместе! Надо же, опять на меня не смотрит!"

И так далее. Должно быть, я сильно выпил на том дне рождения, уж не помню чьем. Видимо, Наташи, моей будущей первой жены, раз это было на Петроградской и в июне. А это было именно там и тогда: окна распахнуты, сиреневый запах, видна Карповка и играет... вспомнил: Фаусто Папетти труба. Всю эту чушь я нес Мэри минут сорок, не меньше. Она очень внимательно разглядывала свежевымытые дождем тополя и изредка порывалась что-то такое о себе разъяснить, раз уж к ней так добры и проявляют внимание. Я думаю, она тогда просто еще не знала, что подобных Онегиных надо сразу посылать подальше, если, конечно, ты к ним не писала, чего же боле... В молодости людям больше прощаешь не потому, что ты добрее и лучше, а потому, что еще не знаешь, как принято: что оскорбительно, а что нет. Я, конечно, ее не слушал. Я сам говорил и для убедительности то и дело крепко-крепко сжимал ее руки в своих. Хозяйка дома с подружкой хихикали в углу, кивая на нас с Мэри, но я в те времена охотно делал обратное тому, что от меня ожидали или даже чего я сам от себя ожидал. Вот я и изливал на Мэри недавно прочитанного Карнеги, повышая по пьянке градус его пошлости, хотя, казалось бы, куда еще его опошлять. И когда от остановки мягко, очень мягко отошел трамвай и одновременно в окно задул сыроватый ветер, а солнце ярко осветило у Маруси щеку, скулу и висок, я вдруг почувствовал, что очень хочу лечь с ней на диван, вот на этот, в крапинку, где сейчас хихикали две подружки. И издевательское хихиканье над моим выбором мое желание только усиливало. Длилось это несколько секунд, пока мне в голову не пришла простая и здравая мысль, что ведь это же Маруся. Но если бы какой садюга-соцреалист вынудил меня из всех воспоминаний выбрать одно и назвать картинку "Юность" (этюд для одноименного застойного журнала), то я бы, как ни странно, выбрал эту: мы с Марусей Воробьевой, "пенсионеркой детства", у окна, трамвай трогается, сырой ветер затекает в комнату, Наташка пакостно посмеивается, Маруся с пылающей от солнца щекой испуганно взглядывает на меня и тревожно спрашивает: "Ты что?"

С утра Сазонов на меня наехал. Да как! Сразу не стало Николаши и Лешки и появились два картонных урода: Николай Николаевич и Алексей Семенович. И одно чучело злобно так осведомилось у другого, почему это редактирование романа, которого так ждут читатели, ну совсем не движется. А другое ему ответило, что, дескать, по занудству ваш роман, Алексей Семенович, занимает почетное третье место после "Как закалялась сталь" и "Молодой гвардии". А первое другому на это возразило, что, мол, это не мой личный роман, а писателя с редкой фамилией Джонс, а вот редакционный план, тот действительно пока составляет он, Сазонов. И если Николаю Николаевичу план не нравится, то не пошел бы он... скажем, в издательство "Аксолотль", травмирующее читательские мозги всякой борхесовщиной, а то, еще лучше, - в издательство "Флер", что печет переводы увлекательных историй Барбары Картлэнд из жизни невинных девушек и русских князей. И все это Сазонов выдал не то чтобы злобно, но как-то брезгливо, будто знал обо мне нечто стыдное и гадкое или будто я ног никогда не мою, и ему после пяти лет знакомства это стало наконец заметно. Конечно, я понял, что вспышка как-то связана с Марусей, но чтобы она ему про меня что плохое рассказала - это нет! Она же меня побаивается. И потом, я ей ничего такого плохого не делал. Ну, не оду же интернатскую вспоминать в самом деле! Не оду вспоминать... Пока Сазонов тщательно, как это у него принято, закруглял последнюю остроту, я уже начал припоминать текст, и потому лицо у меня сделалось скучным. Этого начальник уже совсем вынести не мог и выскочил из комнаты, задев сильным плечом Васю и на него же гавкнув. Я давно не выплевываю обидчикам в лицо: "Я так вижу". Я молчу и улыбаюсь, изредка подавая раздумчивые реплики: "Вы так считаете?", "М-мда..." или "Не уверен". С тех пор, как в жизни стало пасмурно, я научился пользоваться зонтом, только и всего. Начальственный гнев, женские упреки и слезы, трамвайное хамство - все это, конечно, постукивает, но не мочит.