Валентин Катаев - Время, вперед !

- Я слушаю.

- Здравствуй, Катюша. Это говорит Додя. Ты меня слышишь? Говорит Додя. Здравствуй. Я тебя, наверное, разбудил, ты спала? Извини, пожалуйста.

- Что такое? Кто говорит? Я ничего не понимаю.

- Говорит Додя. Это ты, Катя? Я говорю - извини, я тебя разбудил, наверное.

- Ради бога! Что случилось? С тобой что-то случилось? Ой, я ничего не понимаю!

- Ничего не случилось. Я - Додя. Неужели так плохо слышно? А я тебя отлично слышу. Я говорю - я тебя, наверное, разбудил, ты спала?

- Что?

- Я говорю: ты, наверное, спала.

- Что случилось?

- Ничего не случилось.

- Это ты, Додя?

- Ну да, это я.

- Что случилось?

- Ничего не случилось! Извини, я тебя разбудил. Ты меня слышишь?

- Ну, слышу. Не все, но слышу.

- Здравствуй, Катя.

- Что случилось?

- Ничего не случилось! Я говорю: здравствуй, Катя! Пойди посмотри, в моей корзине - понимаешь, корзине, - есть такая синяя тетрадь, - в корзине, литографированная, на немецком языке, в моей корзине, - лекции профессора Пробста. Ты меня слышишь?

- Слышу. Ты с ума сошел! Какая корзина? Я думала, что-нибудь случилось. Ты меня разбудил. Сейчас семь часов. Я стою босиком в коридоре.

- Что ты говоришь?

- Я говорю, что стою босиком в коридоре.

- Я ничего не понимаю. Не в коридоре, а в моей корзине - такая синяя тетрадь, на немецком языке, называется "Лекции профессора Пробста".

- "Лекции профессора Пробста" я вчера послала Мише в Харьков, он прислал "молнию".

- Какая "молния"? Что "молния"?

- Мише Афанасьеву. Помнишь Мишу Афанасьева? Володин товарищ. В Харьков спешной почтой.

- Ох, дура! Кто тебя просил?!

Маргулиес вспотел. Он стукнул кулаком по непроницаемой обивке кабины. Он готов был драться. Но - три тысячи километров! Он успокоился и собрался с мыслями.

Она молчала.

- Катя, ты у телефона?

- Ну, что такое?

- Я говорю - ты слушаешь?

- Я стою босиком в коридоре.

- Вот что, Катюша. Ты меня, пожалуйста, извини, что я тебя разбудил, но я тебя очень прошу сейчас же съездить к профессору Смоленскому. Ты меня слушаешь? Запиши адрес.

- Подожди, сейчас принесу карандаш.

Опять тишина. Гул. И опять из гула - очень громкий, чужой, равнодушный голос:

- Гражданин, пять минут прошло. Желаете разговаривать еще?

- Да, желаю еще.

- Говорите.

И опять из гула вылупился Катин голос:

- Ну, я слушаю. Какой адрес?

- Пиши: Молчановка, дом номер десять, квартира четырнадцать, профессор Смоленский. Записала?

- Ну, записала.

Он явственно услышал, как она зевнула.

- Повтори.

- Профессор Смоленский, Молчановка, десять, квартира четырнадцать.

- Правильно! Или наоборот. Виноват: кажется, дом - четырнадцать, квартира - десять. Ты меня слышишь? Или наоборот. Словом, одно из двух. Ты меня понимаешь?

- Понимаю. И что сказать?

- Скажи ему, что кланяется Маргулиес, он меня знает, и просит дать аналитический расчет! Он знает. Ты ему так и скажи - аналитический расчет. Ты меня слышишь?

- Ну, слышу, слышу.

- Аналитический расчет, только, ради бога, золотко, не забудь. Скажи ему, что это по поводу харьковского рекорда. Он, наверное, читал. И пусть он скажет свое мнение. А главное - аналитический расчет. Самый последний аналитический расчет! Ты меня поняла?

- Поняла. Самый последний аналитический расчет и Харьков.

- Правильно. Я тебе буду звонить в двенадцать.

- В двенадцать? Что? Когда? В двенадцать?

- Да, в двенадцать - по-нашему, и в десять - по-московски. Ты меня слышишь? Сегодня в десять по-московски. Ну, как ты поживаешь? От мамы ничего не имеешь?

- Додя, ты ненормальный. Я стою босиком в коридоре. Ты маме деньги послал? Мама приезжает в конце июня.

- Что?

- Я говорю: мама приезжает в конце июня.

- Так ты не забудь - аналитический расчет. Буду звонить в десять. Ну, пока.

- Пока.

Маргулиес повесил трубку.

Пространство остановилось во всей своей неподвижной протяженности.

Но едва он отворил дверь кабины, вместо остановившегося пространства двинулось, зашумело и хлынуло освобожденное время.

Контрольные часы показывали четверть десятого.

За дверью в коридоре Маргулиеса сторожили корреспонденты.

Маргулиес быстро прошел через телефонное отделение и шмыгнул в другую дверь, выходившую в другой коридор, на другую лестницу.

- Товарищ Маргулиес! Давид Львович!

Он вздрогнул.

За ним бежала дежурная телефонистка:

- Давид Львович! А кто будет за разговор платить? Постойте. Гоните шестнадцать рублей. Или, может быть, послать счет в заводоуправление?

Маргулиес сконфузился.

- Ах, нет, ради бога... Что вы скажете!.. - зашепелявил он, хватаясь за карман. - Бога ради, простите. Такая рассеянность!

Он поспешно достал из бокового кармана бумажник. Там был червонец. Он порылся в карманах брюк и нашел еще скомканную пятерку. Больше денег не было. Он густо покраснел и, бросая тревожные взгляды на дверь, за которой его сторожили журналисты, положил деньги на барьер.

- Ладно, рубль за вами. Не пропадет. Квитанцию надо?

Маргулиес махнул рукой.

- Я вам принесу рубль в двенадцать часов, а вы мне, пожалуйста, к тому времени еще разочек Москву устройте, тот же самый номер. Можно?

Дежурная телефонистка со значением погрозила ему пальцем.

- Ох, что-то вам с Москвой понравилось разговаривать. Смотрите, Давид Львович!..

Маргулиес прошел по коридору, спустился по лестнице и вышел через другой коридор в вестибюль заводоуправления.

Тут продавали простоквашу и ватрушки. Он подошел к стойке, но вспомнил, что у него нет больше денег.

"Ничего, - подумал он, - авось еще застану завтрак в гостинице. Там у кого-нибудь перехвачу".

Он вышел на воздух, на полуциркульную лестницу подъезда.

Черная горячая пыль крутилась среди автомобилей и плетенок, свистела в конских хвостах, била в лицо, вырывала из рук газеты, распахивала их, уносила, как ковры-самолеты, и звонко секла распластанные листы мелким, крупчатым своим порохом.

XVIII

N-ский железнодорожный узел постоянно задерживает маршруты с оборудованием и материалами.

Писали - не помогает. Телеграфировали - не помогает. Посылали бригаду не помогает.

Все средства исчерпаны.

Дальше так продолжаться не может.

Начальник строительства звонит на аэродром. У строительства есть собственный самолет. До N-ска не так далеко - триста километров. К пяти часам можно легко обернуться.

Начальник строительства ставит ногу в вишневой краге на подножку длинного автомобиля.

Он дожевывает завтрак.

Он опускает на глаза створчатые пылевые очки. Солнце резко вспыхивает в стеклах.

Пейзаж сух и волнист.

Товарищ Серошевский торопится. Он боится, что его перехватят и задержат. Он постоянно торопится. Его постоянно перехватывают и задерживают.

Подножка автомобиля покрыта резиной. Она похожа на вафлю. Серошевский упирается в нее ногой, как в стремя. Шофер дает газ.