Валентин Катаев - Время, вперед !

Саенко зашел в одну из этих землянок, но вернулся очень быстро.

- Ни черта нету. Всю повыпивали. С-ссволочи! Одно только - в станицу ехать.

Потом они пошли дальше, избегая лишних встреч и строительного участка.

Они шлялись в районе рынка, возле киосков ТЭЖЭ, где за пыльными стеклами выгорали голубые коробки зубного порошка, плавилось разноцветное мыло и пылали флаконы одеколона. Они заходили в кооперативы и прохладные сараи магазинов Уралторга.

Но Саенко ничего не покупал. Он только жадно приценивался. Толкался в очередях.

Он был скуп и расчетлив.

За большим бараком устроился единственный здесь бродячий фотограф.

На стене барака висела декорация - гладко, но грубо расписанное полотно - большая завлекательная картина. Они долго стояли перед ней, очарованные. Ветер надувал ее, как парус. Парус уплывал, манил.

Там было все: одновременно земля, вода и небо; дома, балюстрады, клумбы, деревья, скамьи, облака, цветы, птицы, лодки, пароходы, дирижабли, аэропланы, спасательные круги и фонари; горы, ущелья, водопады; планеты и звезды.

Плоскость полотна в два квадратных метра вмещала в себя полностью всю мечту человечества о мировой гармонии, комфорте и счастье.

Это была мечта, доведенная до идеальной наглядности и осязаемости.

Здесь не было ничего утопического, ничего нереального, сверхъестественного.

Полувоенный пароход стоял на якоре в канале ровном, как коридор. Пароход назывался "Коминтерн". На нем было шесть каменных труб. Из них валил по нефритному небу чугунный дым.

На палубе стояли идеальные матросы с черными усами, в матросских шапках с лентами.

В канал садилось красное солнце.

Мавританский замок с полосатыми маркизами, весь увитый плющом и розами, спускался ступенями к самой воде.

И над замком стояла круглая испанская луна.

Летел толстый рубчатый дирижабль с надписью "Энтузиаст".

Летел аэроплан невиданной конструкции, со множеством моторов, шестикрылый, как серафим, с надписью "Ударник".

Малахитовые кипарисы, сплошь покрытые большими бледными цветами, уходили вдаль безукоризненным частоколом вдоль идеального канала. И над ними сияли звезды.

Вокруг толстых мраморных скамеек кондитерской белизны и пышности стояли высокие лилии, подобно гипсовым вазам, и росли гипсовые урны, подобные чудовищным лилиям Сарона.

Здесь было все для блаженства.

Они стояли перед этой картиной, тщательно выписанном трудолюбивой кистью мастера, не пожалевшего самых ярких и лучших своих красок, но все же несколько злоупотребившего белой и черной.

Она их манила, уводила в прохладный волшебный мир отдыха и удовлетворенных желаний. Саенко захотел сняться.

Он долго торговался с фотографом. Наконец, они сошлись в цене. Саенко сел на стул перед холстом.

Фотограф - человек в лаптях и черных пылевых очках - долго возился, придавая ему надлежащую позу. Вокруг собрались зеваки.

Но когда все было уже готово, Саенко раздумал. Нет, два рубля - это слишком дорого.

Он лениво встал со стула, свистнул Загирову, и они пошли дальше.

Возле остановки автобуса строился цирк.

Они вошли под его полотняные своды, где плотники еще обтесывали топорами свежие бревна.

Они любовались попугаями и стояли перед слоном, который, согнув в колене переднюю ногу, тяжело обмахивался толстыми, морщинистыми ушами.

Но волшебная картина продолжала тревожить воображение Саенко.

Он опирался на тощее плечо Загирова и шептал:

- Слышь, татарин, не дрейфь. Все будет. Погоди. Ну его к едреной бабушке, такое дело. Что мы им - нанятые, на самом деле? Эх, товарищок! Какие тут на Урале леса, какие трущобы! Медведи есть. Как зака-атимся... Иди тогда, посыпь соли на х...вост. Верно говорю... Слушай меня...

У Загирова обмирало от этих слов и холодело в ужасе сердце.

Приехал автобус. Одно только название - автобус, а на самом деле старый открытый грузовик-пятитонка, и в нем набиты скамейки.

Кондукторша - простая черноносая баба, босиком, но в пылевых очках и с сумкой.

Народ кинулся на подножку. Шум. Давка.

- Пропустите ударников-энтузиастов! - кричал Саенко.

Они втиснулись в автобус. Сидячих мест не было. Автобус поехал.

Они стояли, шатаясь в толпе, как кегли.

Через час они, проехав мимо километровой плотины, достигли станицы.

Станица была вся в зелени.

XLV

Инженер без карманных часов!

Он не был небрежен или рассеян. Наоборот. Маргулиес был точен, аккуратен, хорошо организован, имел прекрасную память.

И все же у него никогда не было карманных часов. Они у него как-то "не держались".

Неоднократно он их покупал, однако всегда терял или бил.

В конце концов он привык обходиться без собственных часов. Он не чувствовал их отсутствия.

Он узнавал время по множеству мельчайших признаков, рассеянных вокруг него в этом громадном движущемся мире новостройки.

Время не было для него понятием отвлеченным.

Время было числом оборотов барабана и шкива; подъемом ковша; концом или началом смены; прочностью бетона; свистком механизма; открывающейся дверью столовой; сосредоточенным лбом хронометражистки; тенью тепляка, перешедшей с запада на восток и уже достигшей железнодорожного полотна...

Между ним и временем не было существенной разницы.

Они шли, не отставая и не опережая друг друга, колено в колено, как два бегуна, как бегун и его тень, узнавая секунды по мелькающим мимо глазам и ладоням.

Девушка поднялась по трапу и села на перильца против плавно тронувшегося барабана.

С аккуратностью школьницы она поправила на коленях короткую юбку. Ее ноги в опустившихся носочках не доставали до пола. Она потуже затянула на затылке узел белого платочка, чтоб не слишком трепались волосы.

Мелькнули желтые от загара руки. На запястье - черная ленточка часиков.

Хронометражистка из постройкома.

Грохнула и с шумом поползла по желобу первая порция бетона.

Девушка положила на колено бумажку и сделала карандашом первую отметку.

"Десять минут пятого", - подумал тотчас Маргулиес машинально.

Он обошел фронт работы стороной, не желая мешать ребятам и смущать Мосю.

Однако он издали, как бы вскользь, но очень тщательно осмотрел еще раз расстановку людей и расположение материалов, действие машины - все свое хорошо устроенное и налаженное хозяйство, приведенное в движение расстроенным свистком Моси.

Все было на месте, все было в порядке, все действовало в сильном и свежем ритме, но продолжала смущать щебенка.

Маргулиес подошел к куче.

Маленький Тригер, с каменным, настойчивым лицом, слишком быстро грузил тачку Оли Трегубовой.

Оля Трегубова не успела надеть спецовки. Она была в своей нарядной, раздувающейся юбке. Работая без рукавиц, она уже успела докрасна натереть ладони. Ей еще не было больно, но ладони уже немного жгло. Растопырив пальцы, она махала руками, охлаждая их.