Василий Катанян - Лоскутное одеяло

Войдет в незнакомый дом.

И кубики льда в стакане

Звякнут легко и ломко.

И странный узор на скатерти

Начнет рисовать рука,

И будет бренчать гитара,

И будет крутиться пленка,

И в дальний путь к Абакану

Отправятся облака...

И гость какой-нибудь скажет:

- От шуточек этих зябко,

И автор напрасно думает,

Что черт ему сам не брат!

- Ну, что вы, Иван Петрович,

Ответит ему хозяйка

Бояться автору нечего,

Он умер сто лет назад...

16 февраля. На студии какая-то разболтанность, фильмы никто не хочет принимать (о чем мы всю жизнь мечтали), готовую картину "Анна Ахматова. Листки из дневника" я смотрел сам с друзьями, которых встретил в коридоре. Замечательно читает Демидова.

Иконография, сохранившаяся у меня после работы над фильмом, мне особенно дорога. И потому, что добывал я ее всеми доступными и недоступными путями, и потому, что там - Ахматова. Многие фотографии я никогда не видел опубликованными, и они впервые появились у нас в картине. Вот Анна Андреевна и Пунин во дворе Фонтанного дома.

И ты мне все простишь:

И даже то, что я не молодая,

И даже то, что с именем моим,

Как с благостным огнем тлетворный дым,

Слилась навеки клевета глухая.

"Фонтанный дом" - эти два слова можно часто увидеть под ее стихами. Бывший дворец графа Шереметева - Фонтанный дом - после революции стал филиалом Русского музея и директором его был назначен выдающийся художественный критик Николай Николаевич Пунин. (Мы в институте учились по его учебнику истории искусств.) Когда в 24-м году Анна Ахматова связала с ним свою судьбу, она поселилась во флигеле Шереметевского дома, где жила семья Пуниных - он, его жена Анна Евгеньевна с дочерью Ириной, а потом и внучка Аня - и прожила с ними более тридцати лет, считая эту семью своею. Когда же Пунин ушел от Ахматовой, она осталась с ними, они переезжали с квартиры на квартиру и поддерживали друг друга. Как так? А вот так! Анна Евгеньевна (во всяком случае в последние предвоенные годы) относилась к Анне Андреевне хорошо и, когда та заболела, поместила ее в отдельную палату больницы, где работала врачом. Там и познакомилась Ахматова с Гаршиным. Он был ученый. Это был последний ее роман, большой, серьезный. Гаршин остался в блокаде, он писал ей в Ташкент, просил ее приехать, чтобы соединить судьбы. Он встретил ее на вокзале, и там она узнала, что между ними все кончено - во время голода ему спасла жизнь одна женщина-блокадница и он из благодарности на ней женится...

Квартира на Фонтанке была большая, барская. В силу ряда обстоятельств Анна Ахматова в разные годы жила в разных комнатах. То часть квартиры опечатывалась после арестов, то нечем было топить и жить приходилось там, где теплее, то Пуниных уплотняли.

Еще перед войной там поселилась семья Смирновых, с их детьми Анна Ахматова дружила. Об одном из братьев, Вале Смирнове, погибшем в Ленинграде - стихи:

Постучись кулачком - я открою.

Я тебе открывала всегда.

Я теперь за высокой горою,

За пустыней, за ветром и зноем,

Но тебя не предам никогда...

Сохранилась фотография - Анна Андреевна с Валей. Другой мальчик в блокаду умер от голода, и труп его мать долго держала в ванной комнате, чтобы получать хлебную карточку...

Одну из комнат во время съемки фильма я восстановил: туда привезли точно такую мебель, что там стояла раньше, а все аксессуары были подлинные занавеси, книги, картины, посуда, письменный прибор и лампы. Это все сохранилось в семье Пуниных. На кресле у окна лежала белая шелковая шаль Анны Андреевны.

Во время войны, в Ташкенте, Ахматова дружила с Еленой Сергеевной Булгаковой. За сыном Елены Сергеевны С.Е. Шиловским была замужем красивая молодая латышка Дзидра. (Позже она работала у нас на студии.) И вот Дзидра мне рассказала, что Ахматова должна была выступать, а у нее было только черное старое и поношенное платье. Дзидра же незадолго перед тем вернулась с родителями-дипломатами из Англии, и в чемодане у нее сохранились какие-то заграничные одежки. Они с Еленой Сергеевной пошли на барахолку, выменяли кофточку на белую шелковую шаль, расшитую гладью, и подарили ее Анне Андреевне. Ахматова, накинув ее на старое платье, сразу приобрела торжественный вид. Это был единственный ее наряд в те годы. В шали этой она снята с Пастернаком, в ней выступала на злополучном вечере в Колонном зале в конце войны, который вызвал гнев Сталина. Она имела большой успех, и вождь грозно спросил: "Кто организовал успех?!" Так пишут, но я не уверен, что это правда.

Шаль хранится в семье Пуниных.

Перед войной в Фонтанном доме сделали Институт Арктики, реанимировав старый лозунг "Война дворцам!"

При виде зеркального зала, превращенного в бухгалтерию, мне захотелось плакать. Он рядом с комнатой, где жила А.А., этот знаменитый зал работы Кваренги, где когда-то за зеркалами прятался император Павел и подслушивал, что о нем говорят бальные гости Шереметевых. Я иду мимо будуара Параши Жемчуговой, в котором по-хозяйски расположилось АХО, и мне вспоминается бессмертный "Геркулес": "И кроватей не дам, и умывальников. Полыхаев".

Сотрудникам института были выданы пропуска, а поскольку Пунины и Анна Андреевна продолжали жить во флигеле (до 1952 года) и ходили через ту же проходную, их им выдали тоже. Вот что это такое:

№ 44.

Ахматова Анна Андреевна.

Должность - жилец.

Листая старые бумаги и фотографии, я узнал о человеке, о котором мало что известно и написано мало. Но постепенно...

В 1914 году А.А. у Н.Недоброво познакомилась с молодым офицером Борисом Анрепом. Между ними начался платонический роман, но человека этого она помнила всю жизнь. Он уезжал на фронт, и она подарила ему черное кольцо.

И, простивши нрав мой вздорный,

Завещала перстень черный,

писала А.А. про свою бабушку. И этот перстень навсегда был увезен в Англию.

Она надписала ему "Вечер" 13.2.1916 г.:

Одной надеждой меньше стало,

Одною песней больше будет.

А до этого еще были стихи:

О, как ты часто будешь вспоминать

Внезапную тоску неназванных желаний

И в городах задумчивых искать

Ту улицу, которой нет на плане...

О нем.

А после его отъезда:

Ты, росой окропляющий травы,

Вестью душу мою оживи,

Не для страсти, не для забавы,

Для великой земной любви.

И это, несомненно, был его голос, что "звал утешно":

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Но навсегда уехал он, стал художником-мозаистом. Пока можно было, подавал о себе вести, пару раз присылал посылки и получил ответ: "Дорогой Борис Васильевич, спасибо, что меня кормите. Анна Ахматова".

О ней он говорил: "Она была бы Сафо, если бы не ее православная изнеможенность". А ей он сказал: "Вам бы, деточка, грибы собирать, а не меня мучить". По-моему, и то и другое глупо.