Юрий Казаков - Нестор и Кир

Возвращается Нестор, мы прямо в море полощем ошкеренную рыбу, несем в дом, топим печь и варим уху. После ухи закуриваем и валимся на нары, на грязные телогрейки, одеяла и рукавицы. Портянки, сапоги, куртки, штаны сохнут на протянутой из угла в угол алюминиевой проволоке.

Мне вспоминаются московские наши разговоры и споры о поэзии, о направленности творчества, о том, что кого-то ругают, а кого-то не печатают все это под коньяк и все с людьми знаменитыми, и там кажется, что от того, согласишься ты с кем-то или не согласишься, зависит духовная жизнь страны, народа, как у нас любят говорить. Но тут...

Тут вот со мной рядом лежат рыбаки, и все разговоры их вертятся вокруг того, запала вода или нет, пошли дожжа или не пошли, побережник ветер или шелоник, опал взводень или нет. Свободное от ловли рыбы время проводится в приготовлении ухи, плетении сетей, в шитье бродней, в разных хозяйственных поделках и во сне с храпом.

То, что важно для меня, для них совершенно неважно. Из выпущенных у нас полутора миллионов названий книг они не прочли ни одной. Получается, что самые жгучие проблемы современности существуют только для меня, а эти вот два рыбака все еще находятся в первичной стадии добывания хлеба насущного в поте лица своего и вовсе чужды какой бы то ни было культуры?

Но может быть, жизнь этих людей как раз и есть наиболее здоровая и общественно полезная жизнь? Они встают чуть свет, зарывают тайники, приезжают промокшие и озябшие назад, пьют чай и ложатся спать. Затем в течение дня они много раз осмотрят эти тайники, сделают кое-что по хозяйству, вечером выроют тайники и лягут спать с ощущением правильно, хорошо прожитого дня. И результат этого дня, неоспоримый, вещественный результат - семга. Зачем же им книги? Зачем им какая-то культура и прочее вот здесь, на берегу моря? Они - и море, больше нет никого, все остальные где-то там, за их спиной, и вовсе им неинтересны и ненужны.

4

Вечером Нестор и Кир опять привезли рыбы, на этот раз семги, сварили ухи и выпили, причем пили бережно, с невыразимым наслаждением, как нектар - эту водку-сучок. Зажгли лампу, закурили, разделись, разлеглись на лежаках возле стола. Печка гудела, было тепло, за стеной жахало и жахало море, а у нас грелся чайник, карбасы были выкачены на берег, ловушки сняты, развешаны на кольях возле тони, и водорослевые бороды, источая дурманящий запах, мотались на ветру.

На далеком мысу посверкивал маяк, его хорошо было видно, и было приятно от мысли, что не такая уж пустыня кругом, что в море сейчас взбивают белые дороги теплоходы, всякие лесовозы и буксиры, что на берегах светят маяки, и по таким же, как и наша, избушкам сидят ядреные рыбаки, ждут чаю и гадают насчет завтрашней погоды.

- Славно у вас тут живут, - сказал я Нестору.

Нестор глянул на меня, надвинул брови и тяжело усмехнулся.

- Это не жизнь, товаришш ты мой! - твердо сказал он. - Тебе не понять, ты хорошего не видал, а вот раньше - так правда, жили не тужили...

- Стара песня! - возразил я. - Знаю я, как у вас тут жили раньше!

- Это как же ты знаешь?

- Читал, - сказал я. - Историю изучал.

- История! - вдруг бешено крикнул он и как-то опьянел на минуту, стал красен и лют. - Изуча-ал! Гляньте на него - историю изуча-ал! - дразнил и не истовствовал Нестор. - Изуча-ал, хо-хо!

И тотчас загоготал надо мной Кир, глядел на меня странно как-то, будто издалека, и хохотал... Что же он-то понимал? А понимал, видно, - этот блаженный, идиотик, - что-то он такое понимал!

- Да ты вот пишешь, - перебил сам себя Нестор и сменил тон, стал высокомерен и насмешлив. - Все пишете... Дадим двести процентов плану! противно растянул он. - Все, как один! Единодушно одобрили... Или вот у меня жила из Ленинграда одна - блюдцы, стаканы ей, вишь, не чисты, грязно живете, грязно, все платочком протирала, а?

Кир опять захохотал, даже слезы выступили.

- Крясно, крясно... - повторял он, задыхаясь и вытирая кулаками глаза.

- Да, а потом привыкла, ничего! - уничтожающе закончил Нестор. - Перестала морщиться... А толстая, как свиння, на берегу ляжет, все ей костер разложи этак, толкует, красивше. Белая ночь ей, вишь, спать не дает, думы все мозгует, а то пристанет: "Нестор, спой песню, ну, пожалуста!" Тетрадку вынет, ручку нацелит, это, говорит, для науки надо, в институт, это, говорит, народно... А я ей думаю - хрен тебе, а не песню, с такой жизни порато не запоешь!

- Так уж плохо и живешь? - поддразнил я его. - Чем же тебе жизнь плоха?

- А вот чем! - Нестор подумал и налил себе чаю. - Это ты все можешь писать, не боюсь, а сказать тебе, извини за выражение, скажу правду. Так? Вот не соврать, в двадцать пятом годе разведали мы с батей этот самый камень, эту печуру, лежала она в горах, никому не нада была, а мы скумекали. Теперь гляди: стали мы помаленьку работать, запряглись не хуже той лошади, батя да я, да брат двоюродный, поработали мы год, другой, видим, печура идет, сбыт, значит, свой находит. Вот батя и говорит: давай, говорит, воду приспособим, как вроде мельницы. Там в горах есть ручей, начали мы таскать каменья, запруду сделали, все честь по чести, колесо изготовили с лопастями. Не пивши, не евши - это тебе как? И завертелась это у нас механика! На месте все и точили, на берег выкатили по доскам, складали - это тебе и есть наша русская сметка! Как бот придет из Архангельска, мы сейчас карбаса нагружаем - и на него! Понял? Такое дело начали, со всей России заказы пошли...

Нестор поник головой, стал сворачивать папиросу, замолчал, задумался.

- Теперь вот за песнями едут, нет, ты мне с песнями не суйся, а ты с делом суйся. Я - хозяин, я тут все знаю, я тут произрос - вот тебе и задача. У нас бы тут на Кеге лесопильни стояли бы, холодильни, морозильни всякие по берегу, у нас бы тут дорога асвальтовая была бы, мы бы в Кеге-то, в реке-то, бары расчистили б, дно углубили, тут порт был бы! Сколько лесу, рыбы, всяких ископаемых - я с экспедициями ходил, все тут знаю.

Нестор махнул рукой, Кир фыркнул было, но сейчас же и смолк под взглядом отца.

- Ну, а сейчас? - спросил я.

- Сейчас получше... - неохотно сказал Нестор. - Сейчас порядку побольше, не скажу, и клуб есть, и свет дают...

Нестор глядел в сторону, водил рукой по столу.

- Справные поморы были у нас, и уж прошшай все, не вернется! - закончил он и стал укладываться спать. А я вспомнил слепую старуху, как и она говорила то же самое и почти теми же словами.

Погасили лампу, легли, Нестор и Кир сразу захрапели, за стеной возилось море, я был взволнован, в чем-то уязвлен и, как часто бывает, теперь только стал придумывать возражения Нестору. Но он спал... И вся его зависть, и ненависть, и злость - все, чем наполнен он был днем, все, о чем думал, сожалел и вспоминал, - теперь ушло, он не собой стал, сны на него спустились, и он был далеко, а в этой темно-душной избушке лежало тело его, сильные руки его, столько переделавшие за всю жизнь. И руки его были добры, тогда как мысли злы.