Зинаида Гиппиус - Роман-царевич

— В эту, в школу-то в твою, к Флорентию Власычу, я стар ходить, а наши сказывают… — толковал он Сменцеву. — Много чего сказывают. И дьякон этот Заречный, заведет у нас, заведет… Ничего, многое правильно. Я пареньку-то, что со мной ходил, Матюше, и то говорю: вот бы тебе с дьяконом нашим про божественное достоинство. Не с попом, поп что — сыр, да больше по дому, у огородов, а дьякон, что в хозяйской у нас, в Роман Иванычевой школе, — этот весьма доточен. Ну, он слушает. Да неграмотный. Письма совсем не знает.

— Молодой? Чего ж он по богомольям?

— Да как сказать? Обещался. Я ему письмо писал к сродственнице, так с того и знаю, что обещался. Может, грех какой на душе. А парень богобоязненный, смирен, милый парень. Новгородский он.

— Новгородский. А зачем же ты письмо ему писал?

— Да вот, поди ж ты. Христом Богом просит, напиши да напиши. А я какой писатель? Писывал, да ведь ныне годы мои… Ты, мол, баю, другого кого… Нет, вот, некого. Уж это мы когда прочь повернули. Ну, в селе, у дворника бумажку выкупили, написал я ему. Улите какой-то, — в людях, видно, живет; может, и невеста, Бог его знает.

У Романа Ивановича вздрогнули веки. Странная, дикая мысль мелькнула в голове. Вспомнились самые последние разговоры с Литтой. Ее полуоткровенность. Сдержанная она, даже когда начинает верить. Но проскользнули слова… именно о богомолье, о странствии… Да, это вероятно, если сопоставить… А мир так мал: все и все — встречаются.

— Новгородский он, значит, — спокойно продолжал Роман Иванович, наливая еще стакан старику. — Туда, значит, и письмо писал, Улите этой.

— Туда. Жив, мол, и здоров, обещанье исполняю по силам, чего и вам желаю.

— Досада, что ты, дед, сюда его с собой не привел.

— Да я звал. А он, — нет. Пиши, говорит, что теперь опять к святыням иду, а потом уж сряду и домой.

Роман Иванович еще острее взглянул на старика. Помолчал минуту.

— Акимыч, а ведь я, пожалуй, твоего паренька знаю. Знаю такого одного, тихий, разумный и к Улите сватается. Слышишь, Флорентий, к Улите сватается.

Флорентий давно глядел на него удивленными глазами.

— Что, не помнишь? Верно, тот. Коли в Питере бывал — тот.

Старик покачал головой.

— Обознался. Мой-то Матвей в Москве бывал, да и ту обегал. А Питирбурха и не нюхивал. Это верно знаю. Он смирный. И сюда-то не шел. Кабы знакомый, — пошел бы. Домой ему спешка.

— Да… Может, обознался…

Роман Иванович равнодушно пожал плечами. Он нарочно сказал о Петербурге и нарочно больше не расспрашивал. Не сомневался, что этот Матвей — Михаил. Понятнее стало многое. Нравилось это в Михаиле, и нравилось, что мир так мал и что столкнулись они со здешним Акимычем, который сидит и ему про Михаила с Литтой рассказывает. А теперь он — «дома»… Уж, конечно, сумел благополучно переправиться.

Чай между тем отпили. Говорили еще о том, о сем. Сменцев мало вслушивался.

Стали прощаться. Зять старика, Тимофей, мирно и скромно разговаривал с Геннадием.

— Роман, — сказал Флорентий, отзывая его в сторону. — Вот Иван Мосеич просит меня в Кучевой послезавтра к вечеру. Старики желают беседу. Может, и ты пойдешь?

Иван Мосеич прибавил:

— Сделайте милость, пожалуйста. Поговорить.

— Не знаю, Иван Мосеич. К вам?

— Ко мне. А старики… Я сам хорошо понимаю, но им желательно.

Поселок Кучевой был едва в полуверсте от Пчелиного. Кучевых зовут разно: кто баптистами, кто духовными, кто молоканами.

— Коли можно будет, он придет, — заверил Флорентий. — А то я. Ладно, с Богом, вы скажите, кому надо.

Разошлись. Оставался Геннадий, сумрачный и сконфуженный. Флорентию стало его жалко. Увидев, что Роман Иванович взял ключ и пошел через двор к дому, вероятно, в библиотеку, Флорентий решил приласкать Геннадия. Пригласил его во флигель, — «так, посидеть».

На следующее утро спозаранку уехал Роман Иванович. Он часто уезжал так: возьмет узелок или чемоданчик и отправится в тележке куда-то.

Флорентий рассчитывал, что он скоро вернется, отложил беседу в Кучевом, но и два дня прошло, и три, а Романа Ивановича все не было.

Иван Мосеич опять явился.

— Будьте столь добры, Флорентий Власыч, пожалуйте хоть завтрашний день со стариками побеседовать. Хозяин-то в отлучке, да мы желаем с вами поговорить, как давно с вами знакомы.

Флорентий понял, что Иван Мосеич даже опасался немного Сменцева, — для «стариков». Не знал ведь его вовсе. А он, Флорентий, свой, здешний, и как говорит, — известно.

— Ладно, приду завтра, — сказал Флорентий и пожалел, что откладывал: Роман Иванович сам держится вдали, верно так надо. Надо, чтоб он с Кучевыми пока не разговаривал.

В эту минуту к хуторским воротам, где стоял Флорентий с Иваном Мосеичем, подкатила бодрая пара. Тарантас дребезжал, знакомый мужик со станции махал руками и подпрыгивал на козлах.

Из тарантаса выглянула черная голова.

— Здесь, что ли?

— А как же не здесь? Вон и сам управитель. Флорентию Власычу наше. Гостей привез, Флорентий Власыч. Батюшку привез.

Из тарантаса выскочил длинный отец Варсис. Монах одет был скромно, в старенькой рясе, на голове, даже не по-монашески, просто черная шляпа.

— Здравствуйте, — сказал он, живо протягивая руку Флорентию. — А я бы вас узнал, право, узнал. Кому бы чемоданишки мои велеть вынуть, тяжеленьки, Бог с ними.

— А сейчас все сделаем. Да можно в ворота въехать. Отвори, Василий, да въезжай.

И, обернувшись к Ивану Мосеичу, Флорентий прибавил:

— Так до завтра, значит, друг. Прощай, покуда.

Иван Мосеич тихо произнес: «прощения просим», и пошел. Отцу Варсису он не поклонился, глядел на него все время пристально, и лицо осумрачнело.

Пошли между тем во флигель, и чемоданы вынесли (тяжелые действительно), и мужика отпустили, и самовар в горницу Миша успел подать.

Монах говорил много, вкусно, добродушно. И ни словом не обмолвился о Сменцеве, точно его на свете не было, так что Флорентий сам уж сказал, что Роман Иванович в отлучке, — на днях, верно, приедет.

Никогда еще Флорентий не видал Варсиса. От Романа Ивановича имел о нем все нужные, точные, хотя и скуповатые, сведения. Теперь вглядывался пристально в розовое лицо монаха, в его выпуклые красивые губы и глаза, быстрые, умные, маслянисто-черные, похожие на две спелые владимирские вишни. Не то, что не нравился монах, а как-то не понимал еще его Флорентий, не ожидал, кажется, встретить его таким ярким, красивым, шумным.

— Погляжу я на вас, Флорентий Власыч, совсем вы детенок, — говорил между тем Варсис. — Или это лицо у вас уж такое нежное… Я как, — здесь помещусь? Чемоданчики бы вместе разобрали.

— Нет, отец Варсис, Роман Иванович хотел вас в доме поместить, у нас за библиотекой есть комната. А чемоданы… это, смотря, можно кое-что и здесь разобрать.