Елена Кейс - Ты должна это все забыть

И тут я с ужасом вспоминаю, что записка, которую мне мама дала с фамилиями и телефонами своих знакомых - у меня в сумке. И слова мамины в ушах звучат: "Бумажку эту никому не показывай. Людей этих засвечивать нельзя". Что делать?! Что можно сделать?! И вдруг решение пришло само, то есть руки начали действовать быстрее, чем ответ на этот вопрос воплотился в конкретную мысль. Достаю я из сумочки зеркальце, помаду - и начинаю губы подкрашивать. И, кокетливо улыбаясь тому, что сидит напротив меня, говорю: "Какие мальчики к нам в гости пожаловали! Может, и про маму мою что-нибудь знаете?" А он тут же отвечает: "Ну, что ж , Елена Марковна, - то есть знает уже кто я есть, сразу по имени-отчеству называет, - я могу вам про вашу маму рассказать. Сидит ваша мама, крепко сидит". Я ему в глаза смотрю в это время, помаду на место в сумочку кладу, бумажку руками нахожу и начинаю рвать на мелкие кусочки. А сама продолжаю с ним разговаривать и всякие дурацкие вопросы задавать: "А чего ж, - говорю, - вы понятых сразу не привели? Никто не соглашался, что ли?" Он что-то отвечает, а я бумажку рву, так что уже пальцы от напряжения сводит. Тут и понятых привели. Обыск начался. Я сидела, в окно глядела, не знаю, где они рылись и что делали. И сколько времени это продолжалось, не помню абсолютно. Может - минуту, может - три часа. Помню только, окликнули меня, чтобы я расписалась где-то. Ничего они у бабушки не нашли и найти не могли. И сказали нам с Галей собираться на допрос нас повезут. А один из них - с раскосыми глазами - бабушку остался допрашивать. Бабушка не транспортабельная была.

В этот момент я и говорю, что перед дальней дорогой не грех и в туалет сходить. Сумочку - подмышку, и в туалет направляюсь. А этот, что напротив меня сидел - высокий, мощный парень, оперативник /так он мне сам представился/ - мгновенно среагировал: "Сумочку вы, Елена Марковна, здесь оставьте. Очень мне интересно посмотреть, что в ней находится". Я тут же и про туалет забыла. Да и туалет-то нужен был мне, чтобы разорванные обрывки выбросить. Высыпает он на стол все содержимое - бумажки, как снег, оттуда и посыпались. Вижу - удовольствие на его лице появилось. Достает откуда-то маленький полиэтиленовый мешочек, все эти обрывки туда складывает, медленно складывает, смакуя, и при этом приговаривает: "Вот до чего-то интересного и добрались. У нас в КГБ очень любят такие головоломки складывать. Большие специалисты по этому делу есть". Сложил все, и нас на допрос повезли, в здание КГБ на Литейном. "Большой Дом" в народе его зовут.

Дом действительно огромный. Над всеми домами возвышается. В сталинские времена построен. Галю в одну комнату завели, а меня - в другую. Комната как комната. Ничего особенного. Рабочий кабинет. Допрашивал меня молодой следователь. Во время допроса ему его мама позвонила. Поздно очень было. Она, наверное, волновалась. Я даже как-то удивилась тогда. Надо же, думаю, и у них матери бывают. И вот этот следователь /матери своей он, кстати, очень раздраженно ответил, что он работает, а она ему мешает/ все спрашивал меня про маминых знакомых и наших родственников. Про родственников я ему все рассказала, тем более, что их не так и много у нас. Бабушка с Галей, да папин брат родной. Ну и, конечно, Анечка в Израиле. Он еще сказал: "Израиль меня не интересует". А я про себя подумала: "А даже если и интересует, так тебе туда не добраться". Я такими мыслями себя как-то успокаивала. Хотя надо признаться, что при первом допросе я страха не чувствовала. Видно, то, что маму посадили - все заглушило. Про маминых знакомых ни слова не сказала. Живу, мол, отдельно. В чужую жизнь соваться не привыкла. Ни разу он не крикнул на меня. Из себя выходил, но без крика. Часа через два отпустил. Ну, а через несколько дней начались настоящие допросы. Это когда следователь московский, что мамино дело вел - Новиков Сергей Валентинович - в Ленинград приехал.

Это был молодой, симпатичный, можно было бы даже сказать красивый, если бы убрать эту присущую им "характерность", мужчина. Интеллигентный, образованный - юридический факультет Московского Университета закончил. Учился отлично. Это я все по его рассказам пишу. Он во время допросов иногда о себе рассказывал, чтобы, так сказать, доверительную, откровенную атмосферу создать. Так вот, закончил он Университет с отличием. И тогда-то и оказали ему эту честь - пригласили работать в КГБ. И он без колебаний согласился. И работой очень доволен. Сказал, что работа интересная и творческая. Он рассказывал, а я думала: "Господи, ведь мог же нормальным человеком стать. Адвокатом, к примеру. Как же так получилось?" Это уж я потом поняла, что "характерность" эта не во время работы в КГБ появляется, а еще до нее. С ней как бы рождаются. Это как родинка, как веснушки. Только некоторые находят себя /или их находят/, а другие - маются, время убивают на неподходящей для них работе. Доносы строчат. Но все равно не находят удовлетворения. И невдомек им, что они с "характерным" лицом родились, что во всем родители виноваты. Я таких потом тоже встречала. Из них бы хорошие кагебешники вышли. И работа бы "творческая" была.

Так вот, когда Новиков приехал, тогда и настоящие допросы начались. По двенадцать часов без перерыва. Я тогда и курить начала. Во время затяжки и ответ обдумать можно. Да, забыла я еще рассказать, что во время самого первого обыска у мамы они сберегательные книжки забрали. Ну, с книжкой на мамино имя - все понятно. А была там еще сберегательная книжка на имя Тани, подруги моей. И всего-то на ней было тысяча пятьсот рублей. Положена она была давно, лет десять назад, когда мама еще работала. Мама тогда дала Тане деньги и попросила на свое имя положить. А книжку эту мама у себя хранила. И Татьяна о ней давным-давно забыла, а я подавно. А во время обыска ее и обнаружили. Так Татьянино имя в этом деле фигурировать стало. Я, когда немножко в себя пришла после маминого ареста, поехала к Тане, рассказала все, что произошло, и про книжку на ее имя тоже рассказала. И говорю ей: "Ты так им и скажи, что деньги не твои, что тебя мама попросила. Тогда они от тебя сразу отстанут, и дело с концом". Очень мне не хотелось еще и Таню в это дело ввязывать. А она вдруг отвечает: "Ну, нет. Деньги мы эти им не отдадим. Они тебе самой еще пригодятся". Тогда я подумала, что она по неопытности так храбрится. Видно, недостаточно я знала свою подругу.

А папа все это время в Гаграх находился. И по определенным дням в условленные часы звонил на почту. Оттуда я с ним и разговаривала. Я просила его ни в коем случае не возвращаться, ни слова не упоминала о своих допросах и убеждала его, что бессмысленно проделать такой далекий путь, чтобы вернуться через несколько дней. Я обещала ему, что при первых же осложнениях в моей ситуации я поставлю его об этом в известность. Я не могу найти сейчас никакого рационального зерна в своих просьбах, никаких особых мотивов. Просто мне было легче при мысли, что папа далеко от всего этого, и казалось, что этот кошмар не может продолжаться долго.