Елена Кейс - Ты должна это все забыть

А вот чего не понимал Новиков, так это то, что я несу еще ответственность перед своей мамой. Через месяц после вывоза вещей, просматривая без особой цели протоколы обысков и описи имущества, у меня вдруг заныло от страха под ложечкой. Я вдруг обнаружила, что Новиков не оставил мне никакого документа об изъятии им части вещей. Все, что имелось у меня на руках, - это моя расписка о сохранении вещей в опечатанной комнате. Я помню, как сердце у меня екнуло и, посоветовавшись с адвокатом, я позвонила в КГБ. Напомнив Новикову об изъятии, я заметила, что у меня нет об этом никаких подтверждающих документов. И в ответ услышала снисходительно-предупредительное: "Вы, Елена Марковна, о вещах, что мы забрали, не тревожьтесь. Они в надежном месте. А вот оставшиеся вещи - это ваша личная ответственность". Но, повесив трубку, меня вдруг осенило: "Кто и как сможет обвинить меня, если я эти вещи продам? Ответственность к делу не пришьешь. Эта их самоуверенность и нарушение порядка изъятия вещей помогут мне выйти из денежного тупика".

Не могу сказать, что я начала продавать эти вещи с легким сердцем. Или без страха. Да и покупателя надо было найти надежного. Ведь не понесешь же их в комиссионный магазин. Но это были уже технические трудности. Преодолеть их труда не составило. Но и тогда, и сейчас меня не покидает мысль, что это мама, на свои деньги посылала себе посылки и расплачивалась с адвокатом! Я же при этом была только посредником и, наверное, не лучшим.

Ежемесячные поездки к маме стали со временем бессмысленными. Мне говорили, что она отказывается от свиданий. Проверить это было невозможно. Я начала приезжать раз в три месяца. Безрезультатно. Дверная пасть, сожравшая маму, не хотела ее выпускать. Сведения о маме стали напоминать сведения, получаемые мной в процессе следствия от Новикова. За дверью, которая поглотила маму, стоимость человеческой жизни оценивалась по шкале полученных ими инструкций.

Человек - он живой,

Его жизнь, как цветок.

Не топчите ногой,

Не срывайте не в срок.

Но есть люди, как псы.

Их клыки, как клинки.

Под покровом грозы

Рвут других на куски.

А гроза, как напасть,

Как в аду голоса.

Каждый может пропасть

В пасти жуткого пса.

Человек - он живой.

Его жизнь коротка.

Нету жизни другой.

Эта жизнь не легка...

Несмотря на то, что мои поездки в Казань стали пустой формальностью, я, как одержимая, продолжала раз в три месяца ездить туда. Казань... Я ненавижу этот город. Я ненавижу его вокзалы и аэропорт, где билетов никогда нет и приходится простаивать перед кассой бесконечными часами, тупо глядя на равнодушное лицо кассира, пытающегося чем-то занять себя при полнейшем отсутствии работы. Однажды, простояв так четыре часа, боясь отойти от кассы даже на секунду, терпение мое было вознаграждено. Кассирша встала и направилась в туалет. Кассиршам тоже иногда надо было! Я - бегом за ней. Стою около ее кабинки, судорожно сжимая огромную коробку шоколадных конфет. Я уже давно научилась ездить с подарками. Она вышла и чуть не закричала, увидев в сантиметре от себя мои умоляющие глаза и при этом почувствовав, что я толкаю ее обратно в кабинку. Я не знаю, что подумали остальные посетители этого заведения, когда я затолкала кассиршу, нырнула за ней и защелкнула дверь. Там, в кабинке, и произошел деловой разговор. Она вышла с конфетами, а я с обещанием билета. Следующим рейсом я улетела.

С самого первого моего свидания с мамой, узнав ее адрес, я начала писать ей письма. Ежедневно. Не сделав ни одного исключения за долгие годы. Это превратилось в своего рода болезнь. Я не могла заснуть, не написав письма. Конечно, письма были похожи друг на друга, как близнецы-братья. В основном писала об Андрюше: что сказал, что ел, где был; о том, что папа и Анечка здоровы и шлют привет; если было письмо от Анечки, значит кратко о ее новостях. Я писала короткие, немного суховатые письма, зная, что прежде всего они попадают в чужие бездушные руки и проверяются холодным взглядом людей без лица и без сердца. А хотелось мне написать совсем другое и послать своей маме свою любовь и свою боль.

Сердце сжато в комок, в кулак,

Сердце сжато в кулак - вот так!

Сердцу трудно и нечем дышать,

Сердцу больно - но надо стучать.

Сердце плачет, но нету слез,

И без слез - это тоже всерьез.

Сердцу тесно и душно в груди,

Сердцу надо сидеть взаперти.

Сердце хочет всегда быть с тобой,

Сердцу нужно найти там покой.

Сердце хочет себя разорвать

Хоть кусочек тебе отослать.

Сердце бьется, ломает дверь

И кричит оно мне - ты верь!

Хоть сверлит его боль, как дрель,

Но кричит оно мне - ты верь!

Сердце ждет - ему надо ждать.

Только где ж на все силы взять?!

Помню, в очередной раз приехала в Казань. Мама не вышла. Зато появилась крашеная блондинка, вместо туловища - два пуфика на коротких ногах. Пуфики обтянуты белым халатом. "Вы - дочь Лейкиной Марии Львовны?" - обратилась ко мне. При этом взгляд был такой, будто есть у нее ордер на мой арест. Сердце упало - что-то случилось с мамой. Просверлив меня своими глазами несколько секунд - я тогда подумала, надо же и глаза будто крашеные - она без всяких предисловий грозно сказала: "Вы слишком часто пишите письма, мы не успеваем их читать". Она сделала акцент на слове "мы". "Это запрещено? Есть ограничения на количество писем?" - в свою очередь спросила я. Глаза у нее, как мне показалось, стали другого цвета. "Это не запрещено, но у меня на столе уже нет свободного места от ваших писем". "Купите еще один стол", посоветовала я. И ушла. Я могла себе позволить выйти на пустырь, который рядом со стеной казался самым свободным местом на земле. Две двери - два мира, но одно страдание, разорванное длинным столом...

С ребенком мне повезло. Андрюша рос чутким ребенком, чувствующим мое настроение и не задающим лишних вопросов. Он приобретал опыт не из объяснений, а из молчания. Только однажды, увидев, как я тихонько плачу на кухне, он подошел ко мне и спросил: "Мамочка, ну почему ты опять плачешь?" "Бабушка Муся очень больна", - ответила я. Он задумался. Он очень хотел меня успокоить. А потом тихим, серьезным голосом сказал: "Знаешь, мама, если ты увидишь, что Смерть подошла к бабушке, ты скажи: "Смерть, Смерть, не забирай бабушку Мусю, возьми лучше меня. Смерть подойдет к тебе /и глаза его наполнились слезами/, а я подбегу к ней и закричу: "Смерть, Смерть, не забирай мою маму - забери лучше меня". А тут бабушка Муся - она же меня очень любит, правда? - бабушка Муся подойдет к Смерти - ведь ходить-то бабушка может, да? - и скажет: "Смерть, Смерть, не забирай Андрюшу, забери лучше меня". Вот Смерть и не будет знать, что ей делать". И после этого прижался ко мне, и мы заплакали вместе.