Елена Кейс - Ты должна это все забыть

Скажите мне, зачем нужны страданья?

Где, как и кто их может отменить?

Быть может, это - Ты, Создатель мирозданья,

Решил за что-то людям отомстить?

За их грехи, за подлость и доносы,

Неверие, жестокость, суету,

А, может, горе - это наши взносы

За жизнь, за свет, любовь и красоту?

Смирилась я и много лет исправно

Оплачиваю своей жизни счет.

Но даже в этом я опять бесправна

Плачу, плачу, а счет, увы, растет.

К Тебе взываю я, Властитель мира:

В чем провинилась я перед Тобой?!

И почему судьбы жестокой лира

Играет мне всегда заупокой?

Я написала обо всем письмо в Израиль и чуть полегчало, как будто вместе с этим письмом я отправила полагающуюся им часть моего бремени. А потом стала собирать информацию. Вернее, информация стала сама поступать ко мне. Оказалось, что у всех моих знакомых или, на крайний случай, у знакомых их знакомых, кто-нибудь да сидит в отказе. Они так и говорили: "Месяц назад мой знакомый Хейфец тоже сел в отказ". Мне это выражение напоминало "сесть в тюрьму" и потому не очень вдохновляло и обнадеживало. Почти никому причину отказа не говорили, а уж тем более срок его истечения. Это было очень похоже на мамин приговор "до выздоровления". Окружающая нас система не утруждала себя разнообразием.

Я мучительно пыталась понять, почему "не в интересах" Советского государства, такого большого и сильного, мой отъезд из страны или точнее почему им так заманчиво интересно быть вместе со мной? Одна мамина приятельница, довольно влиятельная и, как мне казалось, информированная, убедительным тоном сказала мне: "Глупенькая, у тебя же в квартире еще полно вещей, которые ты по суду обязана вернуть. Кто ж тебя выпустит, пока ты с судом не рассчитаешься?"

"Ну, конечно, - подумала я с облегчением, - как я сама раньше об этом не догадалась?" И я побежала к судебному исполнителю с требованием срочно, безотлагательно забрать у меня уже не принадлежащие мне вещи. Заставить забрать вещи было, наверное, столь же трудно, как и получить их обратно, если бы мне пришло это в голову. Судебные исполнители не хотели работать, смотрели на меня как на сумасшедшую, так как, вполне возможно, в первый раз в их практике кто-то подгонял их исполнить решение суда в таком вопросе.

Наконец, все было оформлено, и я с удовольствием наблюдала, как люстра, картины и пианино исчезают в ненасытном чреве грузовика. "Теперь уж я чиста перед Советским государством, - думала я удовлетворенно, - и у меня с ним нет никаких общих интересов".

Чтобы как-то скоротать положенные шесть месяцев до следующей подачи документов, я решила заняться ивритом. Перед этим я случайно встретила одного знакомого с учебником иврита в руках. Я с интересом повертела его, открыла - конечно не с той стороны - и уставилась в изумлении на ряд закорючек, точек и черточек. У меня запестрело в глазах, и первая мысль, которая промелькнула в голове: "Это невозможно выучить!" И еще: "Если когда-нибудь я смогу отличить один значок от другого, то я поверю, что в силах человеческих еще заложено много нераскрытых способностей". Поговорив с ним на ходу и записав на клочке бумажки адрес и телефон преподавателя иврита, я считала, что совершила огромный подвиг. К тому времени я уже знала, что открыто заниматься ивритом категорически запрещено.

Был конец лета. Занятия начинались осенью.У меня не было сил находиться в Ленинграде, да и Андрюше надо было развеяться. Поэтому, закончив печатать очередной заказ /я все время печатала, чтобы заработать на жизнь/, мы уехали с Андреем в Москву, к Лиле. В тот же день к Лиле зашел их друг Исай, и мы проболтали с ним до рассвета. У него была абсурдная на мой взгляд, но очень в то же время притягательная для меня теория о полном развале Советского Союза в течение ближайших десяти лет. Свои взгляды он как экономист и математик подтверждал расчетами, и все выглядело вполне убедительно, хотя и абсолютно не принималось всерьез моим сознанием.

Наутро я увидела, что Андрей чем-то расстроен. Он не хотел со мной разговаривать и избегал моего взгляда. К вечеру он не выдержал и сказал: "Не понимаю, что ты нашла в этом Исае?" Мой бедный мальчик, травмированный моим разводом и потерей отца, ревностно оберегал меня от нежелательных для него случайных знакомых! Я посадила его рядом и сказала серьезно и откровенно: "Ты можешь быть абсолютно спокоен. Я никогда, я обещаю тебе - никогда - не выйду ни за кого замуж без твоего согласия". Инцидент был исчерпан.

Занятия ивритом начались как раз после того, как истек мой шестимесячный срок, установленный ОВИРом, и я снова подала документы на выезд. Я была уверена, что у меня есть всего несколько месяцев для занятий. Впереди меня ждала встреча с родными, и я часто описывала Андрею, как это все произойдет и читала ему Анечкины письма.

"Эта страна, - писала она нам, - гимн солнцу, гимн морю, зыбучим пескам и смелым сильным людям; цветам, синему небу, загорелым ребятишкам. Здесь есть место всему - и огромной радости и черному отчаянию. И надежде. Без надежды, без веры - нет Израиля. Мы тоже надеемся и ждем". Я была уверена, что ждать осталось совсем недолго.

Занятия ивритом проходили в квартире Абы Таратута. Он же был нашим преподавателем. Срок его отказа к тому времени достиг восьми лет. Я смотрела на него и не могла понять, как он, находясь в отказе столько времени, может еще шутить и улыбаться. И хотя я сама уже считалась формально в отказе с 1975 года, но я ведь даже не знала об этом! С моего осознанного отказа прошел всего год, а я не находила себе места и ни о чем другом думать не могла.

У Абы собралось человек десять. Некоторые из них уже хорошо знали друг друга, увлеченно обменивались последними новостями и обсуждали сложившуюся ситуацию. Почти все были в отказе. Я попыталась выяснить, по какой причине их не выпускают. Они посмотрели на меня с интересом, но удивленно. А Аба прищурил глаза, чуть наклонился ко мне и сказал серьезным голосом: "Ну, если еще остались отдельные личности, пытающиеся найти причину своего отказа, значит советская власть может заслуженно гордиться своими успехами".

Я в то время еще не знала Абу достаточно хорошо и не была готова к его манере иронизировать с серьезным видом, да и опыта отказа у меня не было. Поэтому я не удовлетворилась его отговоркой, а настойчиво продолжала искать ответ на поставленный мною вопрос. "Но ведь не могут же всем отказывать без всякой причины?" - спросила я недоверчиво, пытаясь найти в его глазах подтверждение. Аба посмотрел на меня, и в глазах его забегали веселые "чертики". "Конечно, не могут", - ответил он. И добавил после небольшой паузы: "Но отказывают".

Были в нашей группе несколько человек, ни разу еще не подававших, но мечтающих уехать в Израиль. В ОВИРе у них не принимали документы из-за отсутствия в Израиле близких родственников. Я выяснила таким образом, что правила приема документов ужесточены. Но не это меня почему-то поразило, а то, что существуют люди, которые хотят уехать именно в Израиль, даже оставив своих близких родственников здесь! Какая сила тянет их туда? До этого момента Израиль, как таковой, меня почти не интересовал. Я, конечно, знала, когда он был образован, гордилась его победами в Шестидневной войне и в войне Судного дня. Но гордость, как и интерес, были неосознанными и не имели для меня никаких конкретных последствий.