Константин Леонтьев - В своем краю

— Вот этот в пудре, граф***, — говорил он флегматически, — дальний, очень дальний родственник Самби-киным. Однако они его вешают везде.

— Гордый вид! — сказал Руднев.

— Гордиться нечем. Впрочем, это он дома так смотрел, а в Швейцарии его не то Массена, не то Макдональд распатронил так, что насилу ноги унес.

И, вздохнув, Максим Петрович продолжал: — Графы ведь у нас заведение новое. А князья у нас двух разрядов. Настоящие князья — варяжские; это сейчас слышно — от городов имена: Оболенский, Трубецкой, Мещерский, Звенигородский... Это — князья. А то еще есть Шах-мамаевы, да Хан-лакаевы, да Уланбековы, да Сумбекины; это — все восточные! Там, которые побогаче, хорошо живут; а победнее — медведей водят. Прошлого года один такой мурза пришел к нашему кузнецу с медведем... »Дай-ка, брат, я у тебя переночую»; медведя поводил по пчельнику, заклинания делал да два целковых с него взял. Пчелам это полезно. А пчелы-то у кузнеца через неделю и улетели; три роя пропало! — с злобной усмешкой прибавил старик.

— Я и то говорю княгине... (Вы княгиню Сумбекину знаете? — вот на диване с кольцами и оборками сидит, ' папироску курит) — я ей говорю: «а что, ваше с-во, Шах-Мамай тот, который у кузнеца нашего ночевал — не родня вам?» Не любит она этого! У них княжество и вовсе отнять хотели — все в Петербурге хлопотали...

Потом старик спросил у Руднева, будет ли он завтра у князя?

— Я думаю, не буду, — отвечал Руднев, — в Троицком и дома дело есть...

— Дело не уйдет, — сказал старик, — молодому человеку надо веселиться. У него домик славный. Дела у матери ихней плоховаты были. Она цветники разводить мастерица да колечки покупать, а насчет полевого хозяйства не так-то способна. Ну, так сын и поступил года на четыре в комиссариат, а тут война подоспела... Он — человек расчетливый, аккуратный, был смотрителем долго и поправил дела... Долги материнские позаплатил и домик этот вздумал строить... Посмотрите завтра. Со вкусом. А Любу мою видели?

— Видел, Максим Петрович!

— Говорили с ней?

— Нет, очень много народа было кругом.

— Конечно, на народе, что за разговоры. Вы — человек скромный. А танцовать ужо будете?

— Нет, я не танцую; не умею.

— Ну, что ж. Это ничего! Не всем же танцовать. Я и военный был смолоду, да не мастер на это был. Люба, а Люба, поди-ка сюда!

Любаша подошла...

— Ты доктора видела?

— Видела. Я никак не ожидала, что вы здесь будете, — сказала она, садясь около Руднева и пожимая ему руку-Старик, как только увидел, что она села около Руднева, тотчас же ушел в залу. Но Руднев с Любашей еще не успели сказать друг другу и двух слов, как на хорах загремела музыка и все пошли обедать. К Любаше подбежал было князь Самбикин, но она уже прежде предложила руку Рудневу, и они вмешались в толпу.

Садясь около нее за обед, Руднев, по обыкновению, поколебался с минуту, но она сама указала ему на стул около себя и сказала: — Отчего же вы не садитесь? Садитесь. Руднев сел и молчал.

Любаша ела с большим аппетитом, съела три пирожка с супом и сказала: — Нравятся вам эти пирожки? Возьмите еще... Я от жадности взяла четвертый; возьмите его, если вам не про — тивно, что я держала его руками... Впрочем, я его, пожалуй, на вилку надену сейчас... Руднев с удовольствием взял пирожок.

— Вы любите хозяйство?.. — спросил он.

— Не знаю... право. Занимаюсь дома чаем всегда. Кто же будет? Тетушка Анна Михайловна нездорова... Папа и бабушка оба любят, когда я наливаю чай... Говорят, что у моего чая особенный вкус... Вот и все мое хозяйство... А другого я ничего не делаю... Иногда охота придет с нашей Ульяной... Вы ее видели... смешная такая, и помните еще, вы что-то с глазом ее хотели делать... Только я думаю, ей, бедной, помочь нельзя... Нельзя помочь ей?

— Нет, у нее бельмо слишком застарело.

— Вообразите, это ведь ей Павлуша инбирю много в глаз вдул... (Любаша засмеялась и указала на Сарданапа-ла) он все лошадей в полку лечил и ей вдул...

— Как же вам не стыдно смеяться? — позволил себе сказать Руднев.

Любаша покраснела и пожала плечами.

— Такая глупая привычка; я сама знаю, что это нехорошо. Только, как вспомню Павлушу и все его штуки...

— Вы начали говорить о хозяйстве... Вы говорили, что вы с Ульяной что-то делали...

— Ну, что! Это совсем неинтересно. Я хотела сказать, что помогаю ей варенье варить; летом обираю ягоды, не-вейку люблю делать... Ну, что тут интересного? Я бы вот лучше желала, чтоб вы с Павлушей познакомились поближе...

— Может быть, Павлуша не захочет со мной знакомиться.

— Полноте. Что за вздор! Отчего Павлуша не захочет познакомиться? Он вовсе не гордый. Да и гордиться ему нечем особенно. Скорей вы. Вы, вот, гордый... Сколько раз я хотела заговорить с вами, а вы все не обращаете на меня никакого внимания. Помните?

Руднев засмеялся.

— Да что вам во мне? — сказал он.

— Нет, вы мне понравились... Я слышала тоже об вас много хорошего. Хотела с вами сойтись. А вы, я думаю, думали: «Какая противная, скучная деревенская барышня!..» А! Признайтесь, думали? «Что я с ней буду говорить...» Думали?

— Думал, по правде сказать.

— А теперь, что думаете?

— Думаю, как Баумгартен прав, что недавно начал роман под заглавием «L'apparence trompe!..» — Вы разве говорите по-французски? Руднев захохотал и отвечал ей: — Нет, не говорю, а на что вам?..

— Я так и думала, что вы не говорите... А вот это «L'apparence trompe» вы произнесли хорошо... Я тоже не очень хорошо говорю по-французски... У нас жила одна m-lle Feloux... Только она пила, часто была пьяна; бабушка ей отказала... Я у нее училась... Перевожу, читаю иногда...

— Много читаете?..

— Нет, не очень много, — серьезно ответила Люба-ша, — то лень, то некогда, то книг нет... Да я как-то французских романов не люблю... Я больше люблю наших писателей. У наших как-то проще все... Наше такое понятное...

— Жорж-Занда читали?

— Нет; говорят, она такая безнравственная... Все против семейства писала... Ничего, говорят, у нее святого нет... Лихачев давал мне раз один роман читать, я не помню его названия. Только я не дочла: слишком уж серьезно...

— Вот вы какие, — вы ничего серьезного не любите, все веселое... Так как же вы хотели со мной подружиться, когда во мне веселого нет ни на грош?

— Я людей серьезных уважаю, — отвечала Любаша, — я не люблю книг серьезных...

— Отчего же это такая разница?.. Бедные авторы серьезных книг!.. — воскликнул Руднев громко... Он так увлекся, что не почувствовал, как прошел обед; уже подавали жаркое.

— Объясните же теперь, отчего эта глубокая разница? Отчего вы любите серьезных людей и не любите серьезных книг?

— Я не говорю, что я люблю серьезных людей; я говорю, что я уважаю только их. Вовсе не трудно понять отчего, — отвечала Любаша... — Человека я могу издали уважать, буду смотреть на него и уважать, или изредка буду говорить о чем-нибудь, а книгу нельзя так издали уважать... надо ее ведь прочесть, чтобы уважать... Ну, и скучно... Я очень неразвита! Где мне было развиться! Папа добр. Только вы видите, какой он... Ну, бабушка — старый человек, тетушка Анна Михайловна тоже.