Анна Книппер - Милая, обожаемая моя Анна Васильевна

Со двора через одну из дверец можно было проникнуть в темные закоулки здания и через несколько поворотов арчатого коридорчика очутиться в бутафорской мастерской - царстве Анны Васильевны. Темноватая комната с мощной четырехугольного сечения колонной посреди, вдоль стен выстроены длинные рабочие столы, постоянный запах столярного клея и других бутафорских ингредиентов. Здесь фантазии тети Ани была дана и воля, и хоть какой-то материал для воплощения. Как нельзя кстати пришлись те навыки, которые она приобрела в Бурминском лагере (один из системы Карагандинских лагерей), когда оформляла спектакль "Забавный случай" по Гольдони, разрешенный к постановке в лагерной КВЧ для развлечения начальства и зеков. Наученной тамошним опытом, ей было легко здесь: бумага, клей, краски, тряпье, деревяшки - все имелось без особых ограничений. Например, роскошные резные золоченые рамы для портретов делались с помощью пропитанных клейстером газет, из которых лепился узорчатый рельеф, покрывавшийся после высыхания краской и бронзовым порошком - из зала это выглядело совершенно достоверно. Серебряные кубки - тоже техника папье-маше. Хуже бывало, когда героям по ходу действия, скажем, в пылу пирушки надо было, чокаясь, бить кубками друг о друга - выходило неожиданно глухо или, хуже того, картонно. Или герой выпивал отравленное питье и валился вместе с кубком на пол - стоны и шум падающего тела могли быть вполне натуральны, а вот падение кубка разрушало достигнутый эффект. Тем не менее выглядели эти папье-машевые поделки очень внушительно.

Мне сейчас кажется, что у Анны Васильевны был постоянный помощник и будто бы звали его Витька; он, по-моему, и присутствует на фотографии, сделанной однажды в мастерской. Но совершенно твердо мне вспоминается другой ее помощник, которого, к моему удивлению, звали, как и меня, тоже Илья тогда это имя было достаточно редким. В бутафорскую он ходил совершенно добровольно, так как был художником-исполнителем. Помогал он тете Ане с покраской каких-нибудь подсохших поделок, с подготовкой деревянных конструкций и т.д. Он также присутствует на упомянутой фотографии. Илья был веселый молодой парень, несколько подавлявший меня своим напором, постоянными междометиями, какими-то необязательно связанными с конкретным моментом хохмами, вроде "люблю повеселиться - немножечко пожрать". Но это не мешало ему быть добрым, открытым человеком, очень помогавшим Анне Васильевне, и она его любила. Больше я, пожалуй, и не припомню в театре людей, которые бы достаточно часто появлялись у тети Ани. Да и кому была охота забираться в грязноватый подвал с лабиринтами подсобок, где работала для многих не очень-то понятная женщина, появившаяся явно "оттуда"!

В самом начале моей рыбинской жизни у меня кратковременно возник приятель из среды театральных детей. Единственное, чем эта мимолетная дружба мне памятна, - попыткой воспользоваться системой вездесущих льгот, учредив в ней свою собственную ступень: дети театральных работников. Так, например, однажды мы явились в кинотеатр, важно представились и, по-видимому, преуспели, потому что бесплатно посмотрели что-то, уж не "Золотой ключик" ли. Вдохновленные удачей, мы отправились в кукольный театр, и - опять успех! Здесь мы были уже посмелей и оттачивали некоторые детали ведения переговоров с администрацией - ее представителем была или ошеломленная нашей наглостью билетерша, или в лучшем случае кто-то повыше. Словом, идея показалась нам, безусловно, выигрышной, заслуживающей дальнейшей разработки и повсеместного внедрения.

Через несколько дней тетя Аня со смехом поинтересовалась результатами наших инспекционных походов по pыбинской культуре. Смущен я был чрезвычайно - фокус был хорош, покуда работа шла "под крышей", каковой для меня являлась тетя Аня. Однако выяснилось, что крыша отсутствовала и зрителям прекрасно были видны все ухищрения фокусника, так как и в кукольном, и в кинотеатре мы имели дело с людьми, достаточно знавшими наших патронов.

Из рыбинских друзей Анны Васильевны наиболее близким ей человеком была Нина Владимировна Иванова, сотрудничавшая в местном краеведческом музее. Жила она на ул. Гоголя, в том ее престижном квартале, который был зажат между ул. Ленина и Волжской набережной. Дом был из приличных - этажей в 4-5, задуманный когда-то как доходный, но к тому времени, о котором мы сейчас говорим, слово "доходы" если и имело смысл применительно к этому и многим другим домам, то только потому, что жили в них полудоходяги. Нет, эти люди были отнюдь не на шаг от голодной смерти, хотя изобилием продуктов Рыбинск и тогда не блистал, а добыча пропитания была, бесспорно, проблемой номер один, однако общий стиль и содержание их жизни уже не были - как бы хотелось сказать "еще не были"! - вполне человеческими. Не многим удавалось в этих условиях сохранить следы человечности, и одним из таких обитателей города Рыбинска той поры и была Нина Владимировна.

История Нины Владимировны мне неизвестна: как очутилась в Рыбинске эта интеллигентная женщина, явно хорошо образованная, без следа типичного для приволжских мест акцента, - это для меня тайна. Было ли это следом построения череды победивших, развитых и других "социализмов" или же отблеском утраченной культуры небольших русских городов в прошлом - теперь об этом можно только гадать. Первое предположение не требует особых доказательств: три десятка послереволюционных лет прошли в непрерывном перемешивании народов по огромной империи. В пользу последнего соображения тоже имеются аргументы; в частности, именно Рыбинск, как недавно выяснилось, был родиной замечательной песни "Вставай, страна огромная" и написал ее в 1916 г. Александр Адольфович Боде, преподаватель одной из рыбинских гимназий, человек с филологическим университетским образованием (см. журнал "Столица" No 6 за 1991 г.), так что были и в Рыбинске люди, это раз. Говоря конкретнее о Нине Владимировне, нелишне вспомнить, что у нее в Рыбинске и где-то окрест него были родственники, так что какие-то корни путем ретроспективного анализа все же можно отыскать, но вместе с этим сохранялись также и связи с Ленинградом, куда она время от времени ездила.

Семья Нины Владимировны состояла из нее самой, ее племянника Эрика взрослого и почти лысого мужчины лет тридцати, в гимнастерке и вообще очень комиссарского вида - и Эриковой жены Вали. В родственных окрестностях Нины Владимировны появился и постоянно пребывал Витька, паренек постарше меня лет, наверное, четырнадцати, а и я-то был тогда малохольным бледным ростком одиннадцати-двенадцати годков, так что Витька казался мне почти мужчиной. Он нисколько не возражал против такого к себе отношения и стал первым моим проводником в мир Рыбинска, хотя сам был откуда-то из других мест и жил здесь временно, обучаясь какому-то ремеслу. Однако скоро появился Юрка - сын Шуры, еще одной родственницы Нины Владимировны. Кроме Юрки у Шуры была еще старшая дочь, Лена, но она как-то выпала из поля моего зрения, поскольку резонно чуждалась стаи подростков, в которую я быстро и самозабвенно влился; помню только, что была она русоволосой сероглазой девушкой, причем особенно привлекательной в ней была некая приволжская спокойная прочность.