Анна Книппер - Милая, обожаемая моя Анна Васильевна

Последнее лето жизни Анны Васильевны в 1974 г. мы провели вместе в Холщевиках, где Наталья Никитична Татарская (Натуся Пешкова), имевшая там дачу, договорилась о съеме для нашего семейства двух небольших комнат в доме милейшей женщины Елены Александровны. При ближайшем рассмотрении оказалось, что можно также занять и чердак, где в сумрачном и каком-то специально чердачном тепле устроились мы с Милой и семилетним Васей. В результате наш дачный состав достиг внушительного размаха: к концу лета там жили Тюля с тетей Аней и я с семейством. Я пригнал туда свое смешное приобретение мотороллер "Вятка", удовлетворявший, пока был цел, мою страсть к самодвижущемуся имуществу; Елена Александровна хотя и без большого удовольствия, но все-таки позволила загнать этого уродца к себе в палисадник. Окрестные леса вокруг Холщевиков подступали к дому соблазнительно близко, и тетя Аня, опасавшаяся к тому времени заходить далеко в одиночку, спрашивала меня: "Иленька, ты не пошел бы сегодня прогуляться со мной?"

"Токмо волею пославшей мя жены", - нарочито мрачно отвечал я и бежал за лесной одеждой. Собранные нами грибы повисали, нанизанные на ниточку для подсушки, укладывались в ведерко, готовясь стать замечательной зимней закуской, жарились и превращались в супы. Чистила их тетя Аня, усевшись на ступеньки крыльца; иногда меня угрызала совесть, и я тоже принимался приводить нашу лесную добычу в порядок, который определялся дальнейшей судьбой грибов - то ли они предназначались для засолки, то ли для сушения, или шли в сегодняшний супчик...

Бывало, хаживали мы в гости к Наталье Никитичне, где ее муж, Слава, наводил глянец на только что построенный домик: тут мастерил перильца, там подвешивал им же сделанную чеканку и т.д. - руки и фантазия у Славы работают дружно и хорошо. Здесь тетя Аня купалась в атмосфере всеобщей любви и наслаждалась состоянием любимого гостя, которого не знают, как получше усадить, что ему показать и чем угостить.

В сентябре мы вернулись из Холщевиков домой, чтобы прожить там вместе с Анной Васильевной ее последнюю осень, оставшиеся ей месяцы жизни. Какие-то моменты этого возвращения остались в моей памяти немыми фотографиями: поздневечерняя стоянка такси на площади у Рижского вокзала, усталая от дороги, раздраженная сварами в очереди за машинами и печальная Анна Васильевна и, наконец, терпеливо ждавший нас целое лето дом. Рука сама привычно находит кнопки выключателей, вспыхивает такой родной домашний свет, кипит чайник...

И пошли они - эти месяцы, полные рутинных забот и дел. Были, как и положено, отпразднованы сентябрьское равноденствие, осеннее солнцестояние, Новый год, январские дни рождения - Ивана и Ольги. Символами Нового, 1975 г. стали сделанные для нас тетей Аней гномики: вырезанные из картона фигурки раскрашены и одеты в зеленые бархатные кафтанчики, чулки в красную и белую полоску, на седобородых головах красные колпачки, на ногах длинноносые туфли и т.д. Гномики и сейчас стоят у нас в книжном шкафу.

Рядом шли и праздничные встречи с друзьями, и заботы куда более прозаические - из тех, что описаны выше, в рассказе об особенностях квартиры. О нашествии клоповьей орды, ставшем одним из последних бытовых испытаний для Анны Васильевны, я упоминал. Нам никак не удавалось на этот раз с ними справиться, и наконец мы решили прибегнуть к помощи профессиональных клопоморов. В день их предполагаемого прихода я должен был приехать на Плющиху, чтобы произвести все необходимые для дезинсекции приготовления: отодвинуть мебель от стен и т.д. Какие-то домашние мелочи меня не очень настойчиво задерживали, и я этим задержкам поддался, рассчитывая на обычное для приглашенных клопоморов опоздание. Когда наконец я приехал а Плющиху, меня встретила совершенно серая от усталости тетя Аня все уже было сделано. Я что-то лепетал в свое оправдание, тетя Аня смотрела мимо меня. До сих пор при воспоминании об этой, увы, не единственной своей вине перед Анной Васильевной меня охватывает жгучий стыд и негодование на самого себя за то, что я позволил себе подчиниться пустякам, проваландаться и не прийти вовремя. Чтобы хоть как-то искупить свою вину, я отправился с тетей Аней в сберкассу, где в этот день она получала пенсию. Мы шли по Плющихе к Долгому переулку, и тетя Аня потихоньку оттаивала - она не умела подолгу сердиться.

30 января утром мне позвонила Ольга и сказала: "Тете Ане очень плохо. Приезжай, и поторопись, потому что я боюсь, как бы ты не опоздал". Тете Ане стало худо ночью: сильные боли, тошнота, мерцающее сознание, головокружение и т.д., т.е. все, что обычно сопутствует инфаркту.

Приехала "скорая". Молодая женщина-доктор осмотрела Анну Васильевну и тотчас спросила, где телефон. Мы подсказали, что хорошо было бы дозвониться в больницу, в которой Анна Васильевна уже бывала, - там можно было рассчитывать на условия, в масштабе наших представлений более приличные по сравнению с чередой городских больниц, куда свозят случайных сердечников. По счастью, место там было, мы осторожно одели Анну Васильевну, перенесли ее в машину, и туда же за нею прыгнул и я.

По дороге я держал тети-Анины руки и старался их согреть. Вдруг между наигранно облегченными замечаниями вроде "где это мы сейчас" я заметил, как посерьезнело лицо Анны Васильевны, и она быстро сказала мне: "Иленька, если со мной что-нибудь случится, я прошу тебя: позаботься о моих записках - они лежат в сундуке около моей кровати. Мне очень не хочется, чтобы их брали чужие руки. Ты увидишь: там несколько тетрадок и отдельные листочки - все вместе. Хорошо?"

Анну Васильевну увезли во внутреннее помещение приемного покоя. Через некоторое время оттуда вышла женщина-врач и сказала: "По-видимому, инфаркт, и, скорее всего, довольно обширный. Состояние скверное, но что сможем сделаем, не волнуйтесь".

Скоро на каталке вывезли уже переодетую тетю Аню. Мы смотрели друг на друга и улыбались.

- Завтра же утром я к тебе приеду.

- Приезжай, Иленька, и не беспокойся. Всем дома привет.

И каталку увезли. Если бы знать, что это были последние слова, последние взгляды и прикосновения...

На следующее утро раздался телефонный звонок, и Ольга сказала мне: "Только что позвонили из больницы. Тетя Аня умерла".

Я влетел в квартиру, и первой, кого я там увидел, была Тюля, говорившая по телефону: "Здравствуйте, Вадим (Вадим Троицкий). Вы знаете, - тут голос ее неожиданно поднялся и задрожал, - тетя Аня умерла".

Много раз эти слова пришлось потом повторить и другим звонившим тогда людям, и оказалось, что привыкнуть к ним невозможно. Выручила нас Оля: она заварила пустырник и дала всем выпить по стакану. Действительно, через короткое время вернулась способность реально воспринимать действительность. Начались похоронные хлопоты, которые милосердно заняли сознание, отодвигая смысл происшедшего и помогая тем самым сохранять приличное спокойствие.