Анна Книппер - Милая, обожаемая моя Анна Васильевна

Долгие годы не могла я видеть морозные узоры на стекле без душевного содрогания, они сразу переносили меня к этим ужасным дням.

И можно ли до конца изжить все, что было?..

Июнь 1969 г.

Приблизительно с месяц тому назад мне позвонил по телефону М.И. Тихомиров81 - писатель, который пробовал писать роман об А.В. Колчаке и, узнав, что я еще жива, приехал ко мне для разговора.

Роман он написал скверный, сборный - и, собственно, о генерале Лукаче. Эпизодически и об Александре Васильевиче, меня наградил княжескими титулами и отвел крайне сомнительную роль, ничего общего со мной не имеющую, и имел дерзость мне его прислать. Перелистав, я читать его не стала. Но тут он сообщил мне, что в архиве сохранились не отправленные мне письма А.В., частично напечатанные в журнале "Вопросы истории" No 8 за 1968 г.82, что писатель Алдан-Семенов83 имел их в руках и может мне передать в перепечатке из журнала.

Я просила его передать Алдан-Семенову, чтобы он доставил мне их. Письма 1917-1918 гг. Тот привез их мне.

И вот больше чем через 50 лет я держу их в руках. Они на машинке, обезличенные, читанные и перечитанные чужими, - единственная документация его отношения ко мне. Единственное, что сохранилось из всех его писем, которые он мне писал с тех пор, как уехал в Севастополь, - а А.В. в эти два года писал мне часто. Даже в этом виде я слышу в них знакомые мне интонации. Это очень трудно - столько лет, столько горя, все войны и бури прошли надо мной, и вдруг опять почувствовать себя молодой, так безоглядно любимой и любящей. На все готовой. Будто на всю мою теперешнюю жизнь я смотрю в бинокль с обратной стороны и вижу свою печальную старость. Какая была жизнь, какие чувства!..

Что из того, что полвека прошло, - никогда я не смогу примириться с тем, что произошло потом. О Господи, и это пережить, и сердце на куски не разорвалось [Неточная цитата из стихотворения Ф.И. Тютчева "Весь день она лежала в забытьи..." (1864). Правильно: "О Господи!.. и это пережить... // И сердце на клочки не разорвалось..." - прим. публ.].

И ему и мне трудно было - и черной тучей стояло это ужасное время, иначе он его не называл. Но это была настоящая жизнь, ничем не заменимая, ничем не замененная. Разве я не понимаю, что, даже если бы мы вырвались из Сибири, он не пережил бы всего этого: не такой это был человек, чтобы писать мемуары где-то в эмиграции в то время, как люди, шедшие за ним, гибли за это и поэтому.

Последняя записка, полученная мною от него в тюрьме, когда армия Каппеля84, тоже погибшего в походе, подступала к Иркутску85: "Конечно, меня убьют, но если бы этого не случилось только бы нам не расставаться".

И я слышала, как его уводят, и видела в волчок его серую папаху среди черных людей, которые его уводили86.

И все. И луна в окне, и черная решетка на полу от луны в эту февральскую лютую ночь. И мертвый сон, сваливший меня в тот час, когда он прощался с жизнью, когда душа его скорбела смертельно. Вот так, наверное, спали в Гефсиманском саду ученики. А наутро - тюремщики, прятавшие глаза, когда переводили меня в общую камеру. Я отозвала коменданта87 и спросила его:

- Скажите, он расстрелян?

И он не посмел сказать мне "нет":

- Его увезли, даю Вам честное слово.

Не знаю, зачем он это сделал, зачем не сразу было суждено узнать мне правду. Я была ко всему готова, это только лишняя жестокость, комендант ничего не понимал.

Полвека не могу принять,

Ничем нельзя помочь,

И все уходишь ты опять

В ту роковую ночь...

Но если я еще жива,

Наперекор судьбе,

То только как любовь твоя

И память о тебе.

30 января 1970 г.

ЕКАТЕРИНА ПАВЛОВНА ПЕШКОВА

Вот как я впервые встретилась с Екатериной Павловной Пешковой88.

1921 год. Иркутск, тюрьма, женский одиночный корпус [Отрывки из другого варианта воспоминаний здесь и далее даются в постраничных примечаниях: Сорок четыре года - с 1921 г., когда впервые встретилась с Екатериной Павловной, вся жизнь моя была связана с нею. Волей-неволей придется говорить о себе.].

Резко стукнуло окошко, и я увидела даму в шляпе и вуалетке, среднего возраста, чуть подкрашенные губы, решительное лицо. Она внимательно посмотрела на нас - мы сидели вдвоем - и спросила, не нуждаемся ли мы в хлебе.

Нет, в хлебе мы не нуждались [Время было страшное. Второй раз я сидела в одиночном корпусе Иркутской тюрьмы. Обе мы занимались каким-то рукоделием, надзирательницы давали нам перевязывать на платки старые фуфайки, платили едой, да и передачи мы получали от друзей.]. И все, окно снова захлопнулось.

Разве я могла представить себе, кем будет в моей судьбе эта незнакомая дама? Что долгие годы в самые тяжелые дни она придет на помощь - и столько раз выручит из беды. И что не будет для меня более дорогого человека.

А потом она говорила моей сестре, что запомнила меня в одиночке, в тюремном полосатом платье за каким-то шитьем.

В это время она объезжала сибирские тюрьмы как уполномоченный Польского Красного Креста по делу репатриации польских военнопленных89 только что кончилась война с Польшей.

- Но, - говорила потом Екатерина Павловна улыбаясь, - я и всех политических заключенных обходила.

Время было суровое. Незадолго до ее посещения приезжала комиссия по пересмотру дел политических заключенных под председательством Павлуновского90. Гражданская война кончилась. Многие заключенные получили сроки - максимальный был тогда 5 лет. И вдруг начались расстрелы по 40, 80, 120 человек за раз.

По субботам и понедельникам мы не спали. Смотрели, прижавшись к решеткам, как пачками выводят людей - "в подвал". Как-то в один из таких дней меня предупредили, что я тоже в списках, - оказалось: ошибка.

Люди, примирившиеся с приговором, поняли, что терять им нечего: среди бела дня человек десять бросились на вышку с часовым, перемахнули через забор и бросились бежать. Всех, конечно, перестреляли. Ушел только один. Долго под нашими окнами лежал убитый.

И вот осенью меня вызвали в подвал с вещами. Все мы знали, что это значит. Так мне и сказала соседка по камере: "Вы не маленькая, не берите вещей, они пригодятся Вашим друзьям".

Так я и ушла с конвоиром через весь город с маленьким чемоданчиком, и тот нес конвоир: была я совсем больна - отказали легкие. В подвале навстречу мне бросилась женщина, знакомая по тюрьме: "Не беспокойтесь, Вас только отправляют в Москву". В тот же вечер повезли в Новониколаевск, затем в Москву [В тот же вечер посадили меня и еще одного арестованного с конвоирами в общий вагон, и поехали. А через несколько недель из Новониколаевской тюрьмы вместе с тремя членами эсеровского ЦК91 повезли в Москву.].

Вернувшись из Сибири, Екатерина Павловна при свидании с Дзержинским рассказала ему и обо мне. Он ей сказал: "Да, кажется, мы много лишнего делаем". В результате меня вызвали в Москву.