Федор Кнорре - Каменный венок

Дед Вася наконец поднимается из-за стола:

- Куда ни идти, идти, однако, надо... Куда? А на воздух, в направлении куда-нибудь, спасибо, Нюша, за угощение. Прощайте все.

Санька сидела не дыша, только одного до смерти боясь, как бы дед Вася не взял за руку, не повел опять за собой, опять на мороз, в темноту, на улицу. Вся даже передернулась, когда он, уходя, вскользь дотронулся, поискав в воздухе ладонью, до ее волос на макушке... Нет, слава богу, ничего, это он только прощался.

- В какое воскресенье ты все ж таки зайди, понаведайся! - в последнюю минуту сердито крикнула, стыдясь невольного своего облегчения, Нюра, проводив деда Васю до двери. Санька в это время, вся натужась, даже живот надула, замерев от страха, что вот-вот Нюрка об ней вспомнит, сидела не шевелясь: только бы он ушел, только бы ушел поскорей.

Дед Вася двумя руками надел шапку, согнулся, отворил дверь и, споткнувшись сослепу на пороге, шагнул в темноту. Дверь за ним сама со стуком захлопнулась.

Захлопнулась, и дед Вася ушел в эту дверь. Куда-то навсегда, больше его и не видел никто, ни в воскресенье, ни в другой какой день...

Позабыла Санька его удивительно быстро почему-то. Наглухо, надолго позабыла. Но, оказывается, не навсегда. Через годы и годы это далекое воспоминание - дед Вася - стало приближаться к ней, точно память, описав какой-то круг, возвращалась к своим истокам...

И вот теперь, в конце моего длинного пути, когда дед Вася как бы стал моим ровесником, я постоянно снова вижу эту захлопнувшуюся дверь, точно проклятие какое-то. В тяжелых снах теперь я открывала ее много раз и выбегала следом за дедом Васей в темноту ледяной ветреной набережной, звала, догоняла, искала и никогда не могла догнать.

Чего бы вот сегодня я не отдала - снова отворить эту дверь и за руку, чтоб не споткнулся сослепу, ввести через порог с мороза к себе, в тепло, в мое сегодня, деда Васю, напоить его горячим чаем, обнадежить, утешить, укрыть.

А тогда Санька с ужасом, насторожив уши, слушала разговор, что казармы только для холостых, тут с детьми не держат. Но ее все-таки, все сообща, девки порешили временно укрыть. "На подпольных правах, вроде мышонка!" объявили ей. И она поняла и полезла под пару, показывая, как будет прятаться в случае чего.

Нюшка со всеми уходила затемно на фабрику, и Санька оставалась одна со старухой Анисьей. Анисья топила печки и учила Саньку, как надо просить дядю Сильвестра, чтобы он пустил ее к себе, хоть ненадолго. Вообще-то он и не дядя им вовсе, а только муж тетки Анфисы. А Анфиса от него сбежала с одним булочником. И булочник бросил булочную, дом и семью и уехал с Анфисой в какой-то иной город. Сильвестр теперь Анфискиных родичей близко терпеть не может и видеть не желает, на Нюшку сапогами топал и выгнал, и все-таки попытаться придется. Скорей всего, конечно, без толку, а как не попробовать, когда больше и пробовать-то нечего: некуда Саньку девать.

Анисья вычесывала ей голову, драла волосы, Санька хныкала, и тогда та еще больней стукала по голове ребром острого частого гребня.

Учила, как кланяться и просить дядю, если ее к нему допустят. Санька кланялась, повторяла за ней жалобные, нищенские слова.

- Ты, девка, заикаешься-то всегда? Или это ты сейчас нарочно?

- В-вот та-ак? Всегда.

- Это ничего, - одобряла Анисья. - Заикайся. Это будто жалобней получается.

По вечерам то одна, то другая девка подзывали ее к себе, прикидывали на ней разные обрезки. Сметали ей кофтенку, рубашку. Нюшка ее понемногу отмыла, причесала и гребенку воткнула в пушистые светлые волосы.

Две девки сшили ей штаны и со смехом, в первый раз в жизни, натянули на тоненькие ножки, застегнули на тощем, продавленном животишке большой пуговицей.

Санька сперва не давалась, пока не заметила, что кругом все смеются... Тогда отставила ногу, носок торчком, сделала пьяную рожу:

- А вот камаринский мужик! - и на потеху стала пошатываться, плясать вприсядку.

В первое же воскресенье они с Нюшкой ходили к церкви, прячась за углами, подстерегали Сильвестра, Нюшка сунулась было, да подойти не посмела. Он на нее как глянул, вся рожа бурой кровищей налилась, зверь зверем сделался! - так она девкам рассказывала, и все ругали Сильвестра: хорошо живет, машинист на железной дороге - жалованье круглый год получает, а такой бессердечный, мстительный, все мужики такие, подумаешь: Анфиса! А сами-то они святые?

Все храбрили и подзуживали Нюшку: нечего разговаривать, а без спросу вести Саньку прямо к дяде Сильвестру - так и так, ее все равно девать некуда. И вот в воскресенье они оказались у какой-то двери, обитой серым войлоком, в дырах с обожженными краями, точно тут пожар был.

Нюшка дернула ручку, за дверью брякнул колокольчик. Нюшка перевела дух и быстро, мелко перекрестилась.

Отворил кудлатый парень в черной расстегнутой косоворотке. Он что-то жевал, а увидев их, от удивления перестал. И сделал круглые глаза.

- Сильвестра Антоныча? Будьте настолько любезны. Антоныч! - закричал он, но оборачиваясь, веселым голосом, поперхнулся, быстро прожевал и проглотил. - Тут к тебе две ефектные дамы!

Они прошли через кухню мимо русской печи и очутились в комнате - там и кончалась вся квартира. У стенки возвышались на постели красные в белый горошек ситцевые подушки высокой горкой, мал мала меньше.

Из-за стола с закуской медленно, грозно подымался им навстречу мужик, а двое других равнодушно смотрели, как посторонние.

- Это что такое значит?.. Это опять зачем?.. - сдавливая ярость в голосе от стеснения перед чужими, забормотал мужик - конечно же дядя Сильвестр, - тяжело упираясь руками о стол и все ниже нагибая голову, будто готовился бодаться. - Что оно такое, спрашиваю? Какие такие у нас могут быть дела? - Глазами он воткнулся прямо перед собой, точно допрашивал селедочную морду с хвостом, без туловища, которая, высунувшись из тарелки, слушала его с разинутым ртом.

Нюшка не своим голосом, смиренным, покладистым, заговорила, умильно поджимала губы, чтоб не сказать лишнего. Санька знала, что про нее разговор, но слушать ей скоро надоело и, только когда Нюшка, вдруг перестав канючить и подлизываться, заспорила задиристо, смело, - сразу поняла, что все дело лопнуло, Нюшке терять нечего, сейчас она даст себе волю, заругается.

Саньку вдруг в пот ударило - ведь сама-то она, дура, позабыла все, чему ее Анисья учила, простояла, как пень! Она выскочила из-за Нюшкиной спины, торопливо отбила поясной поклон дяде Сильвестру и бесперебойно заголосила Анисьиным голосом:

- Благодетель ты наш, дяденька р-родименький, пожалей с-сиротинушку, одна я одинешенька во всеем беглом свете... - заикалась сильней обычного и после каждого заикания еще больше спешила. "Свет" так ей и представлялся "беглым", где ее с дедом Васей все гонят, все надо дальше бежать, сама разжалобилась и даже всхлипнула, хотя не очень-то хотелось. - По всей, по всей земле у нас ни родни, ни крова, ни коровы... ни приюта...