Федор Кнорре - Ложь

Сердце у Левки тревожно и радостно билось. До чего же хотелось ему сейчас заглянуть в комнату, где все тянулись поздравлять отца!.. До чего хотелось бы ему увидеть недавнее заседание, откуда все эти люди пришли к ним на квартиру!

Он живо представил себе большой строгий кабинет. Самый крупный работник, которого он в жизни видел своими глазами, был первый секретарь райкома. Поэтому он сейчас же представил себе, что именно секретарь райкома встает и говорит: "Товарищи, нам нужно самых энергичных и лучших людей бросить на шахты, чтобы побольше давать уголька на-гора. Кто хочет взяться за это трудное дело, прошу сделать шаг вперед!"

И Лева видит, как несколько человек во главе с папой отделяются от других и все разом делают четкий шаг вперед. И секретарь райкома обнимает папу, целует его и говорит: "Ефим, на тебя я всегда надеялся! Вперед, Ефим!" Секретарь очень похож на Чапаева, и Лева чувствует, что слезы гордости щекочут ему горло.

Ах, если бы самому дожить до такого момента, когда его позовут на какое-нибудь почетное, замечательное дело, когда он сам сможет так же бесстрашно и спокойно шагнуть вперед, чувствуя у себя за спиной восторженный шепот голосов - мамы, отца, Юрки с Сенькой и... одной малознакомой девочки, Тамары, встречая которую он проходит всегда задрав нос, посвистывая и шаркая подошвами, чтобы она не догадалась, до чего она ему кажется прекрасной...

Он уже не мог больше усидеть на месте. Проскользнув через кухню, он выскочил за ворота, не обращая внимания на толчки и повизгивания налетевшего на него с разгона Полкашки.

Сеня с Юрой, заслышав скрип Левиной калитки, сейчас же снова выскочили над забором, как два сторожевых петрушки.

- Уезжаю я, ребята! - не дожидаясь вопросов, сказал Левка. - Что все на месте-то сидеть? Надо по-шахтерски браться за дело. Вот папка и вызвался. Он же инженер-угольщик. Сейчас его там все поздравляют. Еще Красильников едет и...

- Это у которого пять медалей с орденами? - осведомился Сенька.

- Он самый! И другие тоже... А Саломатин стушевался. Знаешь Саломатина?

- Веркин отец? - презрительно спросил Юрка. - Э-эк, трус! Ищет, где легче... Значит, едешь, Левка?

- Такое, брат, дело! - серьезно ответил Лева. - Не отказываться же... А вы что до сих пор на улице, домой не идете?

- Никак дососать не можем конфетов этих: весь рот свело, - устало чмокая, признался Сенька. - А домой идти - мама спросит: "Откуда взяли?" Да сейчас уж немножко осталось, как-нибудь дососем...

"Ах да, была эта история с конфетами", - вспомнилось Левке, и он даже поморщился, до того некстати сейчас было это стыдное воспоминание.

Эти конфеты, купленные на "казенные", как называли мальчишки, деньги, совсем было выскочили у Левы из головы. Но, когда он вернулся в отцовский кабинет после разговора с ребятами, поступок его показался ему во много раз хуже, чем сначала.

Ему снова представился отец на заседании, а в это самое время Левка, как низкий воришка, как подлец, утаивая у отца сдачу от крабов и судака в томате... Тьфу, как тяжело и неловко на душе!..

Левка повалился на разостланную по полу вытертую шкуру белого медведя и сделал страшную гримасу отвращения к самому себе. Теперь ему уже почти хотелось реветь от стыда. Потом он придумал все-таки кое-что, и лицо его прояснилось. Он вполз под шкуру, просунув руки в рваную на лапах суконную подкладку. Когда отец придет в кабинет, а он придет обязательно за папиросами своей набивки, Лева встанет на четвереньки и, рыча по-медвежьи, пойдет на отца. Так у них бывало уже не раз. Отец обязательно спросит: "А-а, к нам медведь забрался! Надо сходить за ружьем, - наверное, он натворил чего-нибудь?.." А Лева медвежьим голосом ответит: "Натворил!" "Корову нашу зарезал?" - грозно спросит отец. Медведь зарычит и отрицательно помотает головой. "Медведь мед из нашего улья сожрал?" Медведь снова отрицательно порычит. Тогда отец спросит: "Так, может быть, медведь двойку схватил в школе?" На это сегодня медведь скажет: "Папа, медведь на сдачу купил мальчишкам конфет и с ними имеете съел..." И после этого пускай отец рассердится или будет его при всех высмеивать несколько дней - все равно, он признался, и худшее будет уже позади.

Лежать под толстой, пахнущей нафталином шкурой было жарковато, а отец все не шел. Из столовой по-прежнему доносился через дверь оживленный говор. Лева начал слегка подремывать и пришел в себя только от звука близко разговаривающих голосов.

Шурша набитыми папиросами, которые он накладывал в коробку, чтобы отнести гостям, отец что-то раздраженно говорил вполголоса. Мать тоже вполголоса, торопливо, - видно, гостей оставлять надолго одних было неудобно, - спрашивала:

- ...Сколько тебе стоило волнений эту справку достать! И вдруг так все разом в один момент решилось... Ты хоть в двух словах расскажи...

- Справка! - зло сказал отец и, нагнувшись, кряхтя, стал подбирать с пола рассыпавшиеся гильзы. - К черту эту справку!

- Все-таки я не понимаю. Неужели ее не признали?

- Нет! - Отец коротко хохотнул. - Не признали. И знаешь почему? Я ее из кармана даже не вынул. Этот болван Саломатин первый выложил свои справки и заключения. И температура у него выше, чем нужно, и давление у него ниже, и печень у него расширена, и сосуды сужены. И главное, все это в конторе ему нипочем, а около шахты его сразу кондрашка хватит, как только он ее в первый раз издали увидит!.. Я тут же и руку из кармана поскорее выдернул. Не-ет, я, брат, не Саломатин! Как только Иванушкин меня назвал, я сразу: "Что ж, говорю, куда нужней, туда и посылайте, вам сверху видней!" Он, вижу, даже оторопел слегка. Потом мне руку молча пожал... Ты понимаешь, Настя, сейчас нельзя. Это все равно что против течения плыть: потонешь, как Ермак в Иртыше в полном вооружении... Пройдет годик, вот тогда поглядим. В индивидуальном порядке многое можно сделать... Поедем, а там видно будет...

- Конечно, хлопотно, и квартиру жалко, - сказала мама. - Хорошая больно квартира. Да разве в квартире вся жизнь?.. А так я даже рада, честное слово, рада...

Отец неопределенно хмыкнул, встряхнул коробку, чтоб улеглись папиросы, и ушел вместе с мамой. Лева вылез из-под шкуры и отпихнул медвежью морду ногой. Таким смешным и глупым показалось ему все, что он придумывал с этим медведем!..

День отъезда быстро приближался.

Резали на дорогу кур.

Кузькина казнь назначалась уже дважды, но он не дался, один раз запрятавшись под сарай, а другой раз залетев на дерево.

Накануне самого дня отъезда, когда в доме не осталось ничего не тронутого, кроме одного стола и постелей, на полу валялась солома, которую никто не подметал, и пахло свежим деревом от упаковочных ящиков, Лева, слонявшийся как чужой по опустевшим комнатам, улучил момент, подманил строптивого Кузьку и, разом схватив его обеими руками, с силой сунул себе под полу куртки.