Федор Кнорре - Одна жизнь

- Значит, взбунтовались бы? - небрежно спросил Меловой. - Такие у них настроения?

Колзаков, не глядя в его сторону, стиснул зубы так, что побелели скулы.

- Я ничего про них не говорю. Я говорю за себя. Я их вел семьдесят верст форсированным маршем с обещанием и приказом - в казармы! И я обмануть их не мог. Можете с меня и взыскивать!

- Так... дискуссия в боевой обстановке, - констатировал Меловой и закурил.

- Мобилизованные готовы хоть завтра на фронт, - сказал Колзаков.

- Значит, - громко и властно вступая в разговор, сказал Меловой, - он хочет нас уверить, что все эти унтера этакие стопроцентные сознательные революционеры без страха и колебаний. Так?

Колзаков медленно повернулся к нему и даже вроде поискал глазами: кто это там к нему обращается, и, будто никого не обнаружив, снова повернулся лицом к командующему.

- К вам обращается председатель Особой тройки Ревтрибунала, отвечайте! - нервно сказал Беляев.

Меловой продолжал:

- Почему же эти самые унтера до сих пор сидели у себя по избам, если они так хотят сражаться за революцию?

Колзаков слегка пожал плечами:

- Спросите сами... Я думаю, не звали их, вот и сидели. А позвала советская власть - пошли... А может, белые были далеко, они еще над собой опасности не чуяли.

- Ах, вот оно? Белые были далеко - не чуяли. А теперь почуяли. Понятно. А скажите, товарищ, скрытые белогвардейцы, кулаки, контрреволюционеры среди ваших унтеров есть? Ага, вы согласны, что есть. Как же вы хотите нас уверить, что они жаждут идти на фронт против белогвардейщины?

- Они не жаждут, - с брезгливым презрением сказал Колзаков. - А драться будут, раз приходится. Рога будет. А всякому в душу не влезешь.

- Они вам доверяют?

- Пока я не обманывал, доверяют. Через товарища Невского они и мне доверяют.

- Ну, вот вы это нам и докажите. Как вы считаете, товарищ командующий?

- Да, - сказал Беляев. - Попробуйте исправить свою ошибку. Завтра приведите роту на площадь. Будет митинг.

- Слушаю.

- Без оружия.

- А где же оружие останется?

- В казармах. С дневальными. И чтоб дневальных было как можно меньше.

- Да ведь они сразу подумают, что их хотят разоружать. Не бросят солдаты оружия в такой обстановке. Товарищ военком им выдал это оружие, а они на площадь митинговать пойдут? Не пойдут.

- А может, он и прав? - вдруг покладисто заметил Меловой. - Пускай он просто выведет всю роту на гимнастические занятия. Бегом! Шагом! Одного часа довольно. Тут уж нечего возражать. Вы, Колзаков, многого не знаете, что известно командованию, и за то, что будет дальше, не отвечаете.

Леля с ужасом видела, что плотно сжатые, побелевшие губы Колзакова еле заметно улыбаются. Лицо окаменевшее, стойка "смирно", глаза какие-то невидящие, будто слепнущие от бешенства.

- Товарищ Невский, - звонко и четко проговорил он чистым от сдержанной ненависти голосом, - наш политический руководитель - не учил нас брать народ на подлость!

Меловой в упор посмотрел на Беляева.

Тот встал.

- Товарищ Колзаков, приказываю завтра в семь ноль-ноль вывести роту на гимнастические занятия на один час. Вы знаете, что такое невыполнение приказа в боевой обстановке?

- Знаю.

- Повторяю: будете выполнять?

- Товарищ командующий, поверьте мне, - вдруг умоляюще, почти униженно заговорил Колзаков, - так может подорваться по всей губернии мобилизация...

- Не обсуждать приказа! Выполняйте без обсуждений!

- Слушаю!.. Приказ военкомарма выполнил без обсуждений. Контрреволюционных приказов не имею права выполнять.

- При такой дисциплине воевать нельзя. Вот вам налицо причины ваших неуспехов в борьбе с белогвардейщиной. Митинговщину мы прикончим. Разговор простой - трибунал в двадцать четыре часа. Мы наведем порядок, хотя бы нам сотню таких к стенке пришлось поставить.

- Товарищ Колзаков!.. - вдруг поспешно заговорил Беляев, но Меловой уже окончательно взял разговор в свои руки. Он встал и холодно приказал:

- Сдать личное оружие. Вы арестованы военным трибуналом. Конвой, сюда!

Он протянул руку, Колзаков, не двигаясь, смотрел ему в глаза, в упор:

- Покажи документ!

- Что?.. Вот сюда, на стол кладите! - повторил Меловой.

- Дай документ, так не отдам.

Меловой нервно дернул пуговицу бокового кармана, вытащил что-то не то, отыскал мандат, развернул и положил на стол перед Колзаковым.

Конвойные солдаты уже жались в дверях, дожидаясь. Нисветаев, который их привел, смотрел с ужасом. Дочитав мандат, Колзаков медленно отстегнул шашку и бережно уложил ее на край стола. Рядом небрежно бросил пистолет в кобуре со всей портупеей и ремнем, оставшись распоясанным, как положено арестованному. Потом вынул из кармана серебряные часы с крышкой, положил и толкнул по столу так, что они скользнули и упали на колени Мелового.

- Это тоже себе возьми. Еще один танк подобьешь, тебе вторые дадут.

Меловой бросил небрежный взгляд на блестящую крышку часов, где была выгравирована благодарность Реввоенсовета республики.

- Нас своими прежними заслугами не разжалобишь, - презрительно сказал он и отложил часы.

Ни на кого не поглядев, Колзаков повернулся и пошел к двери. Совсем другой человек, чем вошел сюда, распоясанный, по виду уже не солдат.

- Приказ об аресте по обычной форме сами сумеете напечатать? - спросил Меловой, подходя к Леле. Она сидела, держась обеими руками за машинку, потому что пол уходил у нее из-под ног. - Значит, так: должность - командир батареи, фамилия, имя, отчество... - Он взял именные часы, повернул их к свету и стал диктовать фамилию и имя по наградной надписи на крышке.

Леля сидела в маленькой столовой за круглым столиком и слушала Катерину Ивановну. Дом был полон запаха жирного жаркого. Нисветаев ходил под окнами во дворе, выплескивал воду, гремел железом, что-то выкапывал лопатой из земли.

- ...К нам пришли делать обыск, и я сказала: пожалуйста, заходите, сколько угодно, нам скрывать нечего. Они прочитали его тетрадки. Оказывается, он выписывал все трудные незнакомые слова и по словарю отыскивал объяснение... А сегодня утром я пошла и добилась разговора с какой-то женщиной из этой тройки... Я ей сказала: "Не смотрите, пожалуйста, что у меня шляпка и такая кофточка и я кажусь вам несовременной. Мы сорок два года... нас каждый знает в этом городе, и мы себя ничем не запятнали недостойным. Некоторые сейчас этого не ценят, и совершенно напрасно!" Она снисходительно улыбалась, и я ей сказала: "Знаете, десять лет назад нам с мужем для того, чтобы подписать протест против исключения с волчьим билетом ученика за революционные брошюры, нужно было больше мужества, чем сегодня требуется для того, чтобы написать ядовитый стишок против английских капиталистов или Николая Второго!.. Уверяю вас - больше!.. А мы это делали. И вот я вам говорю про этого Колзакова. Если вы не понимаете, что сажать в тюрьму таких людей - это или недоразумение, или трагедия, то, значит, это именно трагедия. Это вам говорит старая женщина, которая видела много подлости и несправедливости в жизни". И еще сказала: "Как раз у вас не должно быть несправедливости! Именно вы должны быть безупречны!.." И она, надо признать, терпеливо выслушала, хотя я ей надоела и она была очень усталая.