Федор Кнорре - Одна жизнь

Полк прошел, и звук стал затихать вдали. Опять двинулись, зазвонили трамваи.

Уже где-то, очень вдалеке, закричали трубы, ударил барабан и заиграл едва слышно оркестр. Два пальца еще оставались липкими, и Саша снова принялась их тереть. Она все время что-то говорила, и теперь он расслышал.

Она говорила весело, с удовольствием:

- А ты помнишь, как мы воевали... Я помню, как тебя на коне тогда в первый раз увидела, - вот, думаю, этот уж на меня и не поглядит. Ты помнишь, как ты на коне ездил?.. Ну вот теперь чисто, больше не прилипает.

- Нет, не помню, - сказал Колзаков, не разжимая зубы.

- Неправда... - недоверчиво полуспросила Саша и засмеялась. - Помнишь, конечно...

Они снова ходили по учреждениям, пока не кончился рабочий день, а потом дожидались, пока освободится койка в Доме крестьянина, чтобы переночевать, а с утра опять все ходить. Колзаков прошел переосвидетельствование в военном госпитале, и ему велели явиться снова через год. Они уже узнали и запомнили десятки фамилий, имен и отчеств людей, которых надо было добиваться, и названия разных учреждений, куда их отсылали и где часто очень удивлялись, зачем они пришли. Наконец стало казаться, что все безнадежно запуталось и кругом одни беспросветные бюрократы и волокитчики. Не только им документы не оформят, но и ночевать, того и гляди, придется на улице. И вдруг совершенно незаметно как-то все начало почему-то устраиваться. Документы приготовили, и даже письма местным властям в Крыму, куда решили направить Колзакова, были написаны, им дали талончик на получение бронированного номера в гостинице и другой талончик, на получение билетов на вокзале, потом их спросили, не желают ли они бесплатно пойти в какой-нибудь театр.

- Чудно как-то!.. - с усмешкой говорил Колзаков. - Выходит так, что в этих учреждениях на меня сперва посердились, строго выговорили за то, что во время боев с белыми так неаккуратно собирал все нужные справки, а после как-то привыкли ко мне, что ли, познакомились и даже помогать стали.

Так, среди дня, однажды у них все хлопоты кончились, и они оказались в собственном номере гостиницы в самом центре Москвы.

- Узнай-ка, где тут кран есть в коридоре, - попросил Колзаков, едва успев поставить чемодан на пол. - Хоть лицо сполоснуть!

- Ой... ой... ой-ой!.. - приговаривала Саша, обходя комнату, трогая занавески, щупая матрасы, и снова радовалась еще пуще.

- Да посмотри ты кран! - раздраженно повторил Колзаков, расстегивая потный, грязный ворот.

- А тебе сколько надо? - торжествующе спросил Сашин голос из другой комнаты. - Четыре хватит? Ей-богу, тут четыре! - Она с хохотом потащила его показывать ванную, открывала все краны по очереди, обнаружила вдруг теплую воду и, пугаясь и торопясь, вымыла ноги, а потом, убедившись, что вода все идет и идет, влезла в ванну, постанывая от наслаждения, и все тревожилась: "А они не заругаются, что мы им всю теплую воду выпустили?.." Потом затихла, лежа в горячей воде, придирчиво разглядывая себя. Хмыкнула и задумчиво сказала после довольно долгого размышления:

- А плохо тем бабам, у кого ноги кривые.

- Хорошо, - сказал Колзаков, он стоял в другой комнате у открытого окна и слушал шум улицы.

- Тебе бы такую... А у кого пузо вперед торчит, нравится?

- Нравится.

- Чтоб прямо арбузом?

- Арбузом.

Она засмеялась и лениво поднялась, заплескав водой, продолжая довольно улыбаться, с удовольствием растираясь мохнатым полотенцем.

Немного погодя, накинув платье, она подошла и стала за спиной у Колзакова, расчесывая мокрые волосы.

- Удивительно кожа от мытья нежная делается. Посмотри.

- Сейчас очки надену, - зло ответил он, не оборачиваясь.

- А ты руками. Дай сюда!.. - Она взяла его руку и положила на открытое плечо, около шеи. - Чувствуешь?

В самый день отъезда они вечером были в театре. Саша, наклоняясь ему к самому уху, торопливо шептала, объясняя, что происходит на сцене, смеялась, повторяя:

- А забавно, верно? Какая она теперь стала. Ты ее помнишь, как она у нас в штабе на машинке стукотала?.. Вот теперь комната открылась... Видно, в богатом доме... Мебель старинная... Все тут в форме, чиновники царские, это прежние времена...

- Помолчи... - шепотом попросил Колзаков. - Мне и так все понятно.

Он сидел, стискивая ручки кресла, оцепенев, с каменным лицом. Его мутило от волнения. Вокруг дышала, шевелилась темная масса людей, заполнивших все ярусы. Прямо перед глазами мерцало и светилось громадное сияющее пятно сцены, по которой передвигались неясные, расплывчатые тени. Временами ему удавалось сделать какое-то усилие, и пятна уплотнялись, почти принимали форму человеческого тела, потом фокус ускользал, он прикрывал глаза и опять томился мучительным ожиданием.

Он давно уже смирился: что прошло, то прошло, и когда его все-таки потянуло взять да пойти в театр, где играла Леля, он тихонько улыбался про себя, вспоминая, какой знал ее когда-то, и думал: а что ж не пойти? Наверное, второго такого случая в жизни не будет. Наверняка не будет!

Да и черт его знает, что он думал, когда шел! Тянуло, вот и пошел. Что было, то прошло! Он себя убедил, он поверил в это. И вот теперь одно сознание, что она может войти туда, в это мерцающее световое пятно, и зазвучит оттуда ее голос, от одного этого сознания уже перехватывало дыхание.

Актеры давно уже разговаривали, кричали друг на друга, вбегая с новостями, пугались. Толстыми голосами командовали, а пискливыми пугались и оправдывались.

А Лели среди них все еще не было. Он подумал, что, может быть, это ошибка и она сегодня не появится на сцене, но и это теперь ничего бы не изменило. Все равно эти минуты ожидания, когда он поверил, что она вот-вот появится, все уже для него изменили. Что? Тут и раздумывать-то долго нечего. Просто вот так: думал, что человека нет в живых, а он идет навстречу тебе и смеется. Жив - и все! А ты уже как хочешь - хоть стой, хоть падай, хоть радуйся, хоть волком вой...

Наконец и она заговорила. Колзакову даже немного полегче стало: случилось, а он все-таки не задохнулся и не покачнулся, а сидит и даже немножко руки отпустил, замлевшие на ручках кресла.

Саша, конечно, не удержалась, спросила с глупой радостью: "Узнал?" Он молча отодвинул ее локтем.

Леля болтала, ахала и смеялась, примеряла какую-то шляпку, голос был ее, но говорила будто не она. Немного погодя он с трудом сообразил, что это она играет. Он-то ждал, что она просто выйдет и заговорит, как в жизни, дурак...

Немного погодя он заметил, что улыбается. Хотя она играла уж такую глупенькую, но ему эта глупенькая вдруг до боли стала мила... Она поспорила с мамашей, та тоже не умней дочки, дуреха такая; Леля расстроилась и заплакала, прямо разревелась, и вокруг все зашумело, загрохотало - весь народ хохотал, одни сдержанно, другие во весь голос, на тысячу ладов - все потешались, а Колзаков сидел стиснув зубы, так ему было ее жалко, пускай она и дурочка, хотелось успокоить, погладить как-нибудь - и вдруг все, что происходило сейчас, как прозрачная картинка, наложилось на прежнее, он разом увидел, как он ее когда-то обидел, и ему показалось, что теперь она плачет из-за той старой обиды, и когда зажегся свет и очень довольная Саша стала к нему приставать с расспросами и впечатлениями, он даже сгрубить ничего ей не мог. Только хотел, чтоб ее тут вдруг не стало, чтоб он остался один со всей сумятицей, какая в нем поднялась и все спутала...