Федор Кнорре - Шесть процентов

Платонов упрямо избегал всяких разговоров о том, как и почему он попал в Среднюю Азию. Он не хотел никуда ходить, доказывать, просить. Один Восняцкий куда-то бегал, хлопотал, наводил справки и приносил талоны на плохие обеды и на хлеб. И Платонов нехотя плелся за ним следом, когда тот просил хоть показаться...

Делалось все теплее, они целыми днями бродили, вдыхая незнакомые запахи пышной, чужой весны, лежали на траве, разговаривали со встречными, и те делились с ними табаком и едой.

Эта жизнь казалась Платонову не лучше и не хуже любой другой, какая у него могла быть сейчас.

С глазами у него стало получше, как ему и обещал в госпитале врач. Пожалуй, скоро уже можно было и работу попросить какую-нибудь подходящую, да все еще не приходили запрошенные справки насчет документов, а просить, торопить он по-прежнему не хотел.

Из-за овладевшего им упрямого нежелания перемен к лучшему он ходил небритый, в истрепавшейся одежде, похудевший, загоревший дочерна.

В один прекрасный день Восняцкому выдали новью документы и деньги за пропущенные месяцы, и он явился подстриженный и пахнущий одеколоном прямо из парикмахерской и заговорил первым делом не о своем изменившемся положении, а о том, что он выхлопотал в райвоенкомате Платонову квартиру за городом.

С собой он притащил водки, громадный пук зеленого луку и соленого овечьего сыра - праздничное угощение.

Оказывается, он по старой специальности поступил на работу в мастерскую, вырабатывавшую металлические сетки для кроватей.

- Ну что же, - сказал Платонов, поднимая кружку, полную водки, - ну что ж, прощай, бродяга. Теперь живи, выходи в полезные граждане. Правильно, раз тебе повезло.

- Бр-р-р, - со сладостным омерзением передергивая плечами и запихивая в рот пучок луку, сказал Восняцкий. - Какое везение? Получил справку - и иди работай. Тебя не справка держит, а совсем другое.

Они редко заговаривали об этом, хотя Восняцкий в общих чертах и знал всю историю. Теперь, чувствуя, как от водки внутри что-то слабеет и распускается, Платонов протянул руку с пустой кружкой, чтоб Восняцкий налил еще, и в первый раз стал рассказывать.

Он совсем не опьянел, только стало легко говорить, и ему самому немножко слышно было со стороны, как он рассказывает. Они сидели на земле под деревьями запущенного городского парка, в стороне от прохожих. Платонов опирался на руку и, время от времени подвертывая совсем оборвавшийся обшлаг своей рубахи, говорил отрывистыми, короткими фразами.

Когда он кончил, Восняцкий пожал плечами, высоко поднял брови в знак величайшего удивления.

- Слушай-ка, а ведь ты не врешь, - сказал он с недоумением и вроде даже как бы с укоризной, будто его пытались обмануть, выдавая правду за вранье.

- Я тебе правду говорю, - сказал Платонов.

- Вот я и удивляюсь. Тогда ты мне хоть объясни, понимаешь, как другу. Ну, ты говоришь - любовь. Ну, пожалуйста. Это бывает. Приятное занятие, хотя в конце концов все почему-то обязательно жалуются. Ну, это пусть. Но вот, например, приходится слышать: "У него разрывалось сердце" и тому подобное. На факте, однако же, ни у кого не разорвалось. Запивают некоторые очень зло, это да. Так и без любви запивают, при чем же тут любовь?.. Так из чего ты взял, что у тебя с ней любовь какая-то именно особенная? Какими-нибудь глазами она на тебя смотрела? Так глазами-то и врут. Слова тебе неслыханные говорила, уверяла? Так и все так-то говорят. Назови мне одно слово, чтоб я сказал: "Да, такого не слыхал". Удиви меня. Я тебе спасибо скажу.

- Ты, может быть, для смеху спрашиваешь? - помрачнев, спросил Платонов.

- Какой же смех? Я всю жизнь мечтаю хоть капелечку удивиться в этом вопросе и все никак не удивлюсь. Расскажи.

- Не буду, - сказал Платонов.

- Ну, какая она сама, хоть дай мне понятие.

- Сказал, не буду.

- Например роста: большого? Полная женщина?

Платонов вдруг улыбнулся туманной улыбкой и тихо, как будто самому себе, протянул:

- Маленькая...

И Восняцкий увидел, что глаза у Платонова стали совсем другие, будто зрячие, и улыбается он какой-то просыпающейся улыбкой, удивительно нежной, кажется, даже счастливой.

- Женщина, говоришь, - продолжал Платонов, - вот такой же человек, как мы с тобой, да? Только поменьше ростом и послабей. Как-то сочувствуешь им за это. Чувство какое-то является... да?

Восняцкий с сомнением закряхтел.

- Другая, брат, она маленькая, однако она... Ну ладно, я спорить не стану, ты вот что скажи: вспоминаешь часто?

- Вспоминаю? - удивился Платонов. - Я не вспоминаю... Я все время помню... Хотя правда: один день одно вспоминается, другой день - другое. Самое обыкновенное. Как с работы домой приходил, как брился, как печку затапливал.

- Тьфу ты! Ну, как же можно особенно бриться? Хоть это скажи!

- Да тебе смешно покажется.

- Я не смеюсь. Я от души интересуюсь.

- Рассказывать-то нечего. Ну, маленькое такое зеркальце у нас в комнате висело на стене. Нагибаться приходилось, чтоб заглянуть. Вот я начну бриться. И вот, понимаешь, обязательно она подойдет, станет рядом и положит мне руку на плечо и тоже смотрит в зеркальце. Ей-то не надо нагибаться - она маленькая. И все время, пока я бреюсь, она обязательно стоит, не отходит. А взгляну на нее, молча улыбнется мне в зеркало, сожмет плечо и опять смотрит пристально так, внимательно... Вот и все. Начинай потешаться теперь, можешь.

- Нет, - сказал Восняцкий, сосредоточенно хмурясь, - я себе это представить стараюсь. И это у вас всегда так?

- Ну, почти всегда.

- Да... - с видимым удовлетворением объявил Восняцкий. - Слушай, друг Платонов, а ты не дурак, что от нее убежал?

Платонов медленно разогнул спину, как будто поднимая тяжесть.

- Не могу. Не перешагну никак. Ломаю себя, уговариваю, а во мне внутри все дыбом поднимается.

Перед обеденным перерывом, когда в мастерской стоял железный гул и звон, казавшийся особенно оглушительным в такую жару, из двери, ведущей в контору, высунулась бухгалтер артели Улицкая и, болезненно морщась, замахала рукой.

Работавшие один за другим перестали шуметь и стучать и вопросительно обернулись к двери. Улицкая, ткнув карандашом в сторону Восняцкого и все еще морщась, сказала:

- Тебя! - и, повернувшись, скрылась.

Стук мало-помалу возобновился по всей мастерской, а Восняцкий с удивленно приподнятыми лохматыми бровями, вытирая на ходу руки, вышел через контору в пышущий жаром двор и увидел молодую женщину в теплом драповом пальто, очевидно с дороги.

Она стояла на самом припеке и с беспокойством смотрела прямо на него.

Ее лицо было ему незнакомо. Она первая поспешно поздоровалась. Ее прислал капитан из райвоенкомата. Он знает капитана? Тут, вот в их районе? Капитан ей сказал, что он может подробно объяснить, где живет ее муж, Платонов фамилия. Он знает? Вот как хорошо, а она Платонова, Тамара. Да, она приехала его разыскивать. Да, Хвойная, неужели он слышал? Ну да, к ним пришел запрос в райисполком, нужны были справки для восстановления документов, и тогда она сама все бросила и поехала по этому адресу и так добралась до капитана. А капитан ей сказал фамилию Восняцкого и адрес мастерской.