Максим Горький - Том 6. Пьесы 1901-1906

Надя. Кружимся мы все, ходим… точно во сне.

Татьяна. Хотите закусить, Матвей Николаевич?

Синцов. Дайте лучше стакан чаю… Я сегодня говорил, говорил… даже горло болит.

Надя. Вы ничего не бойтесь?

Синцов (садясь за стол) . Я? Ничего!

Надя. А мне страшно!.. Вдруг все как-то спуталось, и я уж и не понимаю… где хорошие люди, где — дурные?

Синцов (улыбаясь) . Распутается. Вы только не бойтесь думать… думайте бесстрашно, до конца!.. Вообще — бояться нечего.

Татьяна. Вы полагаете — все успокоилось?

Синцов. Да. Рабочие редко побеждают, и даже маленькие победы дают им большое удовлетворение.

Надя. Вы их любите?

Синцов. Это не то слово. Я с ними долго жил, знаю их, вижу их силу… верю в их разум…

Татьяна. И в то, что им принадлежит будущее?

Синцов. И в это.

Надя. Будущее… Вот чего я не могу себе представить.

Татьяна (усмехаясь) . Они очень хитрые, эти ваши пролетарии! Мы с Надей пробовали говорить с ними… вышло глупо…

Надя. Обидно даже. Старик говорил так, точно мы обе — какие-то нехорошие люди… шпионы, что ли! Тут есть другой… Греков… он иначе смотрит на людей. А старик все улыбается… И — так, точно ему жалко нас, точно мы бальные!..

Татьяна. Не пей ты так много, Яков! Неприятно смотреть.

Яков. Что ж мне делать?

Синцов. Разве уж нечего?

Яков. Питаю отвращение… непобедимое отвращение к деловитости и к делам. Я, видите ли, человек третьей группы…

Синцов. Как?

Яков. Так уж! Люди делятся на три группы: одни — всю жизнь работают, другие — копят деньги, а третьи — не хотят работать для хлеба, — это же бессмысленно! — и не могут копить денег — это и глупо и неловко как-то. Так вот я — из третьей группы. К ней принадлежат все лентяи, бродяги, монахи, нищие и другие приживалы мира сего.

Надя. Скучно ты говоришь, дядя! И совсем ты не такой, а просто — ты добрый, мягкий.

Яков. То есть никуда не гожусь. Я это понял еще в школе. Люди уже в юности делятся на три группы…

Татьяна. Надя верно сказала: это скучно, Яков…

Яков. Согласен. Матвей Николаевич, как вы думаете, жизнь имеет лицо?

Синцов. Может быть…

Яков. Имеет. Оно всегда — молодое. Не так давно жизнь смотрела на меня равнодушно, а теперь смотрит строго и спрашивает… спрашивает: «Вы кто такой? Вы куда идете, а?» (Он испуган чем-то, хочет улыбнуться, но губы у него дрожат, не слушаются, лицо искажает жалкая гримаса.)

Татьяна. Ты оставь это, пожалуйста, Яков!.. Вон прокурор гуляет… мне бы не хотелось, чтобы ты при нем говорил.

Яков. Хорошо.

Надя (тихо) . Все чего-то ждут… и боятся. Почему мне запрещают знакомиться с рабочими? Это глупо!

Николай (подходит) . Могу я попросить стакан чая?

Татьяна. Пожалуйста.

(Несколько секунд все сидят молча. Николай стоит, размешивая ложкой чай.)

Надя. Я хотела бы понять, почему рабочие не верят дяде, и вообще…

Николай (угрюмо) . Они верят только тем, которые обращаются к ним с речами на тему «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»… В это они верят!

Надя (поводя плечами, тихо) . Когда я слышу эти слова… этот всемирный созыв… мне кажется, что все мы на земле — лишние…

Николай (возбуждаясь) . Конечно! Так должен себя чувствовать каждый культурный человек… И скоро, я уверен, на земле раздастся другой клич: «Культурные люди всех стран, соединяйтесь!» Пора кричать это, пора! Идет варвар, чтобы растоптать плоды тысячелетних трудов человечества. Он идет, движимый жадностью…

Яков. А душа у него в животе, в голодном животе… Картина, возбуждающая жажду. (Наливает себе пива.)

Николай. Идет толпа, движимая жадностью, организованная единством своего желания — жрать!

Татьяна (задумчиво) . Толпа… Всюду толпа: в театре, в церкви…

Николай. Что могут внести с собой эти люди? Ничего, кроме разрушения… И, заметьте, у нас это разрушение будет ужаснее, чем где-либо…

Татьяна. Когда я слышу о рабочих как о передовых людях, мне это странно! Это далеко от моего понимания…

Николай. А вы, господин Синцов… вы, конечно, не согласны с нами?..

Синцов (спокойно) . Нет.

Надя. Помнишь, тетя Таня, старик говорил о копейке? Это ужасно просто.

Николай. Почему же вы не согласны, господин Синцов?

Синцов. Иначе думаю.

Николай. Вполне резонный ответ! Но, быть может, вы поделитесь с нами вашими взглядами?

Синцов. Нет, мне не хочется.

Николай. Крайне сожалею! Утешаюсь надеждой, что, когда, мы встретимся с вами еще раз, ваше настроение изменится. Яков Иванович, если можно, я попрошу вас… проводите меня! Я до такой степени расстроил нервы…

Яков (вставая с трудом) . Пожалуйста. Пожалуйста… (Идут.)

Татьяна. Этот прокурор — противная фигура. Мне неприятно соглашаться с ним.

Надя (встала) . Почему же ты соглашаешься?

Синцов (усмехаясь) . Почему, Татьяна Павловна?

Татьяна. Я сама чувствую так же…

Синцов (Татьяне) . Вы думаете так, но чувствуете иначе, чем он. Вы хотите понять, он об этом не заботится… ему понимать не нужно!

Татьяна. Вероятно, он очень жесток.

Синцов. Да. Там, в городе, он ведет политические дела и отвратительно относится к арестованным.

Татьяна. Кстати, он что-то записывал себе в книжку о вас.

Синцов (с улыбкой) . Вероятно, записывал. Беседует с Пологим… вообще — работает!.. Татьяна Павловна, у меня к вам есть просьба…

Татьяна. Пожалуйста… поверьте, если я могу, я сделаю с удовольствием!

Синцов. Спасибо. Вероятно, вызваны жандармы…

Татьяна. Да, вызваны.

Синцов. Значит, будут обыски… Вы не поможете мне кое-что спрятать?

Татьяна. Вы думаете, у вас будет обыск?

Синцов. Наверное.

Татьяна. И могут арестовать?

Синцов. Не думаю. За что?.. Говорил речи? Но Захар Иванович знает, что я в этих речах призывал рабочих к порядку…

Татьяна. А в прошлом у вас… ничего?

Синцов. У меня нет прошлого… Так вот, поможете вы мне? Я не беспокоил бы вас… но я думаю, что все, кто мог бы спрятать эти вещи, завтра будут обысканы.

(Смеется тихонько.)

Татьяна (смущена) . Я буду говорить открыто… Мое положение в доме не позволяет мне смотреть на комнату, отведенную мне, как на мою…