Максим Горький - Том 21. Жизнь Клима Самгина. Часть 3

— Вы хотели немножко революции? Ну, так вы будете иметь очень много революции, когда поставите мужики на ноги и они побегут до самых крайних крайностей и сломит вам голову и себе тоже.

— Не верю пророчествам, — пробормотал Брагин, а Варвара, поощрительно кивая головой, сказала;

— Нет, это очень, очень верно!

Депсамес обратился к ней; в одной руке у него сверкала вилка, в другой он держал кусок хлеба, — давно уже держал его, не находя времени съесть.

— Каждый еврей немножко пророк, потому что он противник крови, но понимает неизбежность борьбы и крови, да!

Самгин видел, что еврей хочет говорить отечески ласково, уже без иронии, — это видно было по мягкому черному блеску грустных глаз, — но тонкий голос, не поддаваясь чувству, резал уши.

— И очень просто быть пророками в двуглавом вашем государстве. Вы не замечаете, что у вашего орла огромная мужицкая голова смотрит направо, а налево смотрит только маленькая голова революционеров? Ну, так когда вы свернете голову мужика налево, так вы увидите, каким он сделает себя царем над вами!

«Всесветные умники, — думал Самгин, слушая речи, досадно совпадавшие с некоторыми его мыслями. — Критикуют, поучают, по праву чужих… Гейне, Марксы…»

Наткнувшись на слова «право чужих», Самгин перестал слушать.

— Если общество не ценит личность, оно вооружает ее правом враждебного отношения к обществу…

Два слова, развернутые в десять, обнаружили скрытый в них анархизм. Это было неприятно. Депсамес, размахивая рукой с куском хлеба в ней, говорил Варваре:

— Евреи — это люди, которые работают на всех. Ротшильд, как и Маркс, работает на всех — нет? Но разве Ротшильд, как дворник, не сметает деньги с улицы, в кучу, чтоб они не пылили в глаза? И вы думаете, что если б не было Ротшильда, так все-таки был бы Маркс, — вы это думаете?

Варвара нашла, что это очень остроумно, и засмеялась, а Брагин смотрел на Самгина, смущенно улыбаясь, беспокойно раскачивая на стуле длинное тело свое; он, кажется, даже подмигивал и, наконец, спросил:

— Можно вас на два слова?

Перешли в кабинет, и там Брагин вполголоса торопливо заговорил:

— Вы простите, что я привел его, — мне нужно было видеть вас, а он боится ходить один. Он, в сущности, весьма интересный и милый человек, но — видите — говорит! На все темы и сколько угодно…

Самгин давно уже не видел Брагина таким самодовольным, причесанным и блестящим.

— Я зашел предупредить вас, — вам бы следовало уехать из Москвы. Это — между нами, я не хочу тревожить Варвару Кирилловну, но — в некоторых кругах вы пользуетесь репутацией…

Он замолчал, ожидая, что Самгин спросит его о чем-то; но Клим, раскуривая папиросу, не спрашивал. Тогда Брагин продолжал, еще более тихо:

— Депсамес — не ошибается: социалисты сыграли в руку крайним правым — это факт! Депсамес кричал в столовой:

— Ну, так это будет — на одной ноге новый сапог, на другой — старый лапоть…

— Вы не можете себе представить, какое настроение создалось в Москве, — шептал Брагин. — Москва и баррикады… это хоть кого возмутит! Даже простой народ — например, извозчики…

— Я — понимаю, — сказал Самгин, улыбаясь. — Баррикады должны особенно возмущать извозчиков…

— Нет, отнеситесь серьезно, — просил тот, раскачиваясь на ногах. — Люди, которые знают вас, например Ряхин, Тагильский, Прейс, особенно — Стратонов, — очень сильная личность! — и — поверьте — с большим будущим, политик…

— От них надобно прятаться? — спросил Клим, глядя в глупое и вдруг покрасневшее лицо Брагина, — вздернув плечи, Брагин обиженно и погромче сказал:

— Я счел моим долгом, по симпатии, по уважению…

— Искренно благодарю вас, — торопливо проговорил Самгин, пожимая его руку, а Брагин, схватив его ладонь двумя руками и сильно встряхивая все три, взволнованно шептал:

— Вы представить не можете, как трудно в наши дни жить человеку, который всем хочет только добра… Поверьте, — добавил он еще тише, — они догадываются о вашем значении…

Кивая маленькой головкой ужа, он выскользнул в столовую, а Самгин, глядя в его длинную, гибкую спину, подумал:

«Не знает, с кем идти, кому служить».

Это напомнило Макарова и неприятную беседу с ним. В столовой мягко смеялся Депсамес, а Варвара с увлечением повторяла:

— Это удивительно верно, совершенно верно! Самгин посмотрел в окно — в небе, проломленном колокольнями церквей, пылало зарево заката и неистово метались птицы, вышивая черным по красному запутанный узор. Самгин, глядя на птиц, пытался составить из их суеты слова неоспоримых фраз. Улицу перешла Варвара под руку с Брагиным, сзади шагал странный еврей.

Когда стемнело, явился Алексей Гогин, в полушубке и валенках; расстегивая полушубок, он проворчал:

— Какая антипатичная прислуга у вас, глазки — точно у филера.

Простуженно кашляя, он сел к столу и спросил:

— Нет ли водки?

А выпив рюмку, круто посолил кусок хлеба и налил еще.

«Как в трактире», — отметил Самгин. Пережевывая хлеб, Гогин заговорил:

— Просим вас, батенька, съездить в Русьгород и получить деньги там, с одной тети, — к слову скажу: замечательная тетя! Редкой красоты, да и не глупа. Деньги лежат в депозите суда, и есть тут какая-то юридическая канитель. Можете?

— А — подробнее? — спросил Самгин; Алексей развел руками:

— Подробнее — ничего не знаю. Фамилия дамы — Зотова, вот ее адрес. Она, кажется, родня или приятельница Степана Кутузова.

«Хороший случай уехать отсюда, — подумал Самгин. — И пусть это будет последнее поручение».

— Правда, что когда на вас хулиганы напали — Любаша ухлопала одного? — спросил Гогин, когда Клим сказал ему, что едет.

Было неприятно вспомнить о нападении.

— Да, она стреляла, — сухо ответил Самгин.

— Убила?

— Он встал и пошел. А я забыл взять револьвер. Сказав это, Самгин вспомнил, что револьвер у него был взят Яковом, и рассердился на себя: зачем сказал?

— Ну, вот и поплатились за это, — равнодушно выговорил Гогин. — Любаша — у нас, и в полном расстройстве чувств, — устало продолжал он. — У нее рука переломлена, и вообще она помята. Пришла к нам ночью, совершенно угнетенная своим подвигом, и до сей поры городит чепуху о праве убивать сознательных и бессознательных. Выходит так, что ее, Любашу, убить можно, она — действует сознательно, — сама же она, как таковая, не имеет права убивать нападающую сволочь. Хороший она товарищ, ценный работник, но не может изжить народнической закваски, христианских чувств. Она там с моей сестрицей такие диспуты ведет, — беги вон! Вообще — балаган, как говорит Кутузов.

Он встал, подошел к зеркалу, высунув язык, посмотрел на него и проворчал:

— Заболеваю, чорт возьми! Температура, башка трещит. Вдруг свалюсь, а?