Антоп Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 1-3

{03147}

- Носовой платок Зориной! Кто хочет? - Ах!.. Мне! Мне!.. Ах! Ногу отдавили! Мне! - Следующий сюрприз! Роскошная библиотека, содержащая в себе все сочинения Канта, Шопенгауэра, Гёте, всех русских и иностранных авторов, массу старинных фолиантов и проч. ... Кто хочет? - Я-с! - говорит букинист Свинопасов. - Пажалте-с! Свинопасов берет библиотеку, отбирает себе "Оракул", "Сонник", "Письмовник", "Настольную книгу для холостяков"..., остальное же бросает на пол... - Следующий! Портрет Окрейца! Слышен громкий смех... - Давайте мне... - говорит содержатель музея Винклер. - Пригодится... - Далее! Роскошная рамка от премии "Нови" (пауза). Никто не хочет? В таком случае далее... Порванные сапоги! Сапоги достаются художнику... В конце концов елка обирается и публика расходится... Около елки остается один только сотрудник юмористических журналов... - Мне же что? - спрашивает он судьбу. - Все получили по подарку, а мне хоть бы что. Это свинство с твоей стороны! - Всё разобрали, ничего не осталось... Остался, впрочем, один кукиш с маслом... Хочешь? - Не нужно... Мне и так уж надоели эти кукиши с маслом... Кассы некоторых московских редакций полнехоньки этого добра. Нет ли чего посущественнее? - Возьми эти рамки... - У меня они уже есть... - Вот уздечка, вожжи... Вот красный крест, если хочешь... Зубная боль... Ежовые рукавицы... Месяц тюрьмы за диффамации... - Всё это у меня уже есть... - Оловянный солдатик, ежели хочешь... Карта Севера... Юморист машет рукой и уходит восвояси с надеждой на елку будущего года...

{03148}

Становой пристав Семен Ильич Прачкин ходил по своей комнате из угла в угол и старался заглушить в себе неприятное чувство. Вчера он заезжал по делу к воинскому начальнику, сел нечаянно играть в карты и проиграл восемь рублей. Сумма ничтожная, пустяшная, но бес жадности и корыстолюбия сидел в ухе станового и упрекал его в расточительности. - Восемь рублей - экая важность! - заглушал в себе Прачкин этого беса. - Люди и больше проигрывают, да ничего. И к тому же деньги дело наживное... Съездил раз на фабрику или в трактир Рылова, вот тебе и все восемь, даже еще больше! - "Зима... Крестьянин, торжествуя..." - монотонно зубрил в соседней комнате сын станового, Ваня. - "Крестьянин, торжествуя... обновляет путь..." - Да и отыграться можно... Что это там "торжествуя"? - "Крестьянин, торжествуя, обновляет путь... обновляет..." - "Торжествуя..."-продолжал размышлять Прачкин. - Влепить бы ему десяток горячих, так не очень бы торжествовал. Чем торжествовать, лучше бы подати исправно платил... Восемь рублей - экая важность! Не восемь тысяч, всегда отыграться можно... - "Его лошадка, снег почуя... снег почуя, плетется рысью как-нибудь..." - Еще бы она вскачь понеслась! Рысак какой нашелся, скажи на милость! Кляча- кляча и есть... Нерассудительный мужик рад спьяну лошадь гнать, а потом как угодит в прорубь или в овраг, тогда и возись с ним... Поскачи только мне, так я тебе такого скипидару пропишу, что лет пять не забудешь!.. И зачем это я с маленькой пошел? Пойди я с туза треф, не был бы я без двух...

{03149}

- "Бразды пушистые взрывая, летит кибитка удалая... бразды пушистые взрывая..." - "Взрывая... Бразды взрывая... бразды..." Скажет же этакую штуку! Позволяют же писать, прости господи! А всё десятка, в сущности, наделала! Принесли же ее черти не вовремя! - "Вот бегает дворовый мальчик... дворовый мальчик, в салазки Жучку посадив... посадив..." - Стало быть, наелся, коли бегает да балуется... А у родителей нет того в уме, чтоб мальчишку за дело усадить. Чем собаку-то возить, лучше бы дрова колол или Священное писание читал... И собак тоже развели... ни пройти, ни проехать! Было бы мне после ужина не садиться... Поужинать бы, да и уехать... - "Ему и больно и смешно, а мать грозит... а мать грозит ему в окно..." - Грози, грози... Лень на двор выйти да наказать... Задрала бы ему шубенку да чик-чик! чик-чик! Это лучше, чем пальцем грозить... А то, гляди, выйдет из него пьяница... Кто это сочинил? - спросил громко Прачкин. - Пушкин, папаша. - Пушкин? Гм!.. Должно быть, чудак какой-нибудь. Пишут-пишут, а что пишут - и сами не понимают. Лишь бы написать! - Папаша, мужик муку привез! - крикнул Ваня. - Принять! Но и мука не развеселила Прачкина. Чем более он утешал себя, тем чувствительнее становилась для него потеря. Так было жалко восьми рублей, так жалко, точно он в самом деле проиграл восемь тысяч. Когда Ваня кончил урок и умолк, Прачкин стал у окна и, тоскуя, вперил свой печальный взор в снежные сугробы... Но вид сугробов только растеребил его сердечную рану. Он напомнил ему о вчерашней поездке к воинскому начальнику. Заиграла желчь, подкатило под душу... Потребность излить на чем-нибудь свое горе достигла степеней, не терпящих отлагательства. Он не вынес... - Ваня! - крикнул он. - Иди, я тебя высеку за то, что ты вчера стекло разбил!

{03150}

(ИЗ ЗАХОЛУСТНОЙ ЖИЗНИ) Ввиду наступления высокоторжественного праздника Рождества Христова и принимая во внимание, что в праздничные дни в приемной бывает большое стечение поздравителей, вменяю вам, милостивый государь, в обязанность строжайше наблюдать, чтобы поздравители, ожидая в приемной, не толпились, не курили табаку и не производили шума, каковой мог бы помешать надлежащему ходу порядка, а также чтобы они не рассыпали крупы, гороха, муки и прочих съестных припасов ни на лестнице, ни в приемной, а также вменяю вам в обязанность внушать поздравителям, по возможности вежливо и учтиво, чтобы имеющаяся при них живность имела мертвый вид, дабы свиниными, гусиными и прочими животными криками поздравители не нарушали надлежащей тишины и спокойствия. Нарушители же сего будут привлекаемы к строгой ответственности по установленному порядку. Коллежский советник и кавалер М. Пауков. Секретарь Ехидов. С подлинным верно: Человек без селезенки.

{03151}

(СВЯТОЧНЫЙ РАССКАЗ) Бывают погоды, когда зима, словно озлившись на человеческую немощь, призывает к себе на помощь суровую осень и работает с нею сообща. В беспросветном, туманном воздухе кружатся снег и дождь. Ветер, сырой, холодный, пронизывающий, с неистовой злобой стучит в окна и в кровли. Он воет в трубах и плачет в вентиляциях. В темном, как сажа, воздухе висит тоска... Природу мутит... Сыро, холодно и жутко... Точно такая погода была в ночь под Рождество тысяча восемьсот восемьдесят второго года, когда я еще не был в арестантских ротах, а служил оценщиком в ссудной кассе отставного штабс-капитана Тупаева. Было двенадцать часов. Кладовая, в которой я по воле хозяина имел свое ночное местопребывание и изображал из себя сторожевую собаку, слабо освещалась синим лампадным огоньком. Это была большая квадратная комната, заваленная узлами, сундуками, этажерками... На серых деревянных стенах, из щелей которых глядела растрепанная пакля, висели заячьи шубки, поддевки, ружья, картины, бра, гитара... Я, обязанный по ночам сторожить это добро, лежал на большом красном сундуке за витриной с драгоценными вещами и задумчиво глядел на лампадный огонек... Почему-то я чувствовал страх. Вещи, хранящиеся в кладовых ссудных касс, страшны... В ночную пору при тусклом свете лампадки они кажутся живыми... Теперь же, когда за окном роптал дождь, а в печи и над потолком жалобно выл ветер, мне казалось, что они издавали воющие звуки. Все они, прежде чем попасть сюда, должны были пройти через руки оценщика, то есть через мои, а потому я знал о каждой из них всё... Знал, например, что за деньги, вырученные за эту гитару, куплены порошки от чахоточного кашля... Знал, что этим револьвером застрелился один пьяница; жена