Антон Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7

{06062}

Фролов выпил залпом стакан вина и продолжал: - Впрочем, всё это чепуха, - сказал он. - Об этом никогда не следует говорить. Глупо. Я спьяна проболтался, а ты на меня теперь адвокатскими глазами глядишь - рад, что чужую тайну узнал. Ну, ну... оставим этот разговор. Будем пить! Послушай, - обратился он к лакею, - у вас Мустафа? Позови его сюда! Немного погодя в залу вошел маленький татарчонок, лет двенадцати, во фраке и в белых перчатках. - Поди сюда! - сказал ему Фролов. - Объясняй нам следующий факт. Было время, когда вы, татары, владели нами и брали с нас дань, а теперь вы у русских в лакеях служите и халаты продаете. Чем объяснить такую перемену? Мустафа поднял вверх брови и сказал тонким голосом, нараспев: - Превратность судьбы! Альмер поглядел на его серьезное лицо и покатился со смеха. - Ну, дай ему рубль! - сказал Фролов. - Этой превратностью судьбы он капитал наживает. Только из-за этих двух слов его и держат тут. Выпей, Мустафа! Бо-ольшой из тебя подлец выйдет! То есть страсть сколько вашего брата, паразитов, около богатого человека трется. Сколько вас, мирных разбойников и грабителей, развелось - ни проехать, ни пройти! Нешто еще цыган позвать? А? Вали сюда цыган! Цыгане, давно уже томившиеся в коридорах, с гиканьем ворвались в залу, и начался дикий разгул. - Пейте! - кричал им Фролов. - Пей, фараоново племя! Пойте! И-и-х! Зимнею порою... и-и-х!.. саночки летели... Цыгане пели, свистали, плясали... В исступлении, которое иногда овладевает очень богатыми, избалованными "широкими натурами", Фролов стал дурить. Он велел подать цыганам ужин и шампанского, разбил матовый колпак у фонаря, швырял бутылками в картины и зеркала, и всё это, видимо, без всякого удовольствия, хмурясь и раздраженно прикрикивая, с презрением к людям, с выражением ненавистничества в глазах и в манерах. Он заставлял инженера петь solo, поил басов смесью вина, водки и масла...

{06063}

В шесть часов ему подали счет. - 925 руб. 40 коп.! - сказал Альмер и пожал плечами. - За что это? Нет, постой, надо проверить! - Оставь! - забормотал Фролов, вытаскивая бумажник. - Ну... пусть грабят... На то я и богатый, чтоб меня грабили... Без паразитов... нельзя... Ты у меня поверенный... шесть тысяч в год берешь, а... а за что? Впрочем, извини... я сам не знаю, что говорю. Возвращаясь с Альмером домой, Фролов бормотал: - Ехать домой мне - это ужасно! Да... Нет у меня человека, которому я мог бы душу свою открыть... Всё грабители... предатели... Ну, зачем я тебе свою тайну рассказал? За... зачем? Скажи: зачем? У подъезда своего дома он потянулся к Альмеру и, пошатываясь, поцеловал его в губы, по старой московской привычке - целоваться без разбора, при всяком случае. - Прощай... Тяжелый, скверный я человек, - сказал он. - Нехорошая, пьяная, бесстыдная жизнь. Ты образованный, умный человек, а только усмехаешься и пьешь со мной, ни... никакой помощи от всех вас... А ты бы, если ты мне друг, если ты честный человек, по-настоящему, должен был бы сказать: "Эх, подлый, скверный ты человек! Гадина ты!" - Ну, ну... - забормотал Альмер. - Иди спать. - Никакой помощи от вас. Только и надежды, что вот, когда летом буду на даче, выйду в поле, а надвинет гроза, ударит гром и разразит меня на месте... Про... прощай... Фролов еще раз поцеловался с Альмером и, засыпая на ходу, бормоча, поддерживаемый двумя лакеями, стал подниматься по лестнице.

{06064}

Петр Петрович Стрижин, племянник полковницы Ивановой, тот самый, у которого в прошлом году украли новые калоши, вернулся с крестин ровно в два часа ночи. Чтобы не разбудить своих, он осторожно разделся в передней, на цыпочках, чуть дыша, пробрался к себе в спальню и, не зажигая огня, стал готовиться ко сну. Стрижин ведет жизнь трезвую и регулярную, выражение лица у него душеспасительное, книжки он читает только духовно-нравственные, но на крестинах от радости, что Любовь Спиридоновна благополучно разрешилась от бремени, он позволил себе выпить четыре рюмки водки и стакан вина, напоминавшего своим вкусом что-то среднее между уксусом и касторовым маслом. Горячие же напитки подобны морской воде или славе: чем больше пьешь, тем сильнее жаждешь... И теперь, раздеваясь, Стрижин чувствовал непреодолимое желание выпить. "У Дашеньки, кажется, есть водка в шкапу, в правом углу, - думал он. - Если я выпью одну рюмку, то она не заметит". После некоторого колебания, пересилив свой страх, Стрижин направился к шкапу. Отворив осторожно дверцу, он нащупал в правом углу бутылку и рюмку, налил, поставил бутылку на место, потом перекрестился и выпил. И тотчас же произошло нечто вроде чуда. Со страшной силой, точно бомбу, Стрижина вдруг отбросило от шкапа к сундуку. В глазах его засверкало, дыхание сперло, по всему телу пробежало такое ощущение, как будто он упал в болото, полное пьявок. Ему показалось, что вместо водки он проглотил кусок динамита, который взорвал его тело, дом, весь переулок... Голова, руки, ноги - всё оторвалось и полетело куда-то к чёрту, в пространство...

{06066}

Минуты три он лежал на сундуке неподвижно, но дыша, потом поднялся и спросил себя: - Где я? Первое, что он ясно ощутил, придя в себя, это был резкий запах керосина. - Батюшки мои, это я вместо водки керосину выпил! - ужаснулся он. - Святители угодники! От мысли, что он отравился, его бросило и в холод и в жар. Что яд был действительно принят, свидетельствовали, кроме запаха в комнате, жжение во рту, искры в глазах, звон колоколов в голове и колотье в желудке. Чувствуя приближение смерти и не обманывая себя напрасными надеждами, он пожелал проститься с близкими и отправился в спальню Дашеньки. (Будучи вдовым, он у себя в квартире держал вместо хозяйки свою свояченицу Дашеньку, старую деву.) - Дашенька! - сказал он плачущим голосом, входя в спальню. - Дорогая Дашенька! Что-то заворочалось в потемках и испустило глубокий вздох. - Дашенька! - А? Что? - быстро заговорил женский голос. - Это вы, Петр Петрович? Уже вернулись? Ну, что? Как назвали девочку? Кто был кумой? - Кумой была Наталья Андреевна Великосветская, а кумом - Павел Иваныч Бессонницын... Я... я, Дашенька, кажется, умираю. А новорожденную назвали Олимпиадой в честь ихней благодетельницы... Я... я, Дашенька, выпил керосину... - Вот еще! Нешто там подавали керосин? - Признаться, я хотел, не спросясь вас, водки выпить, и... и бог наказал: по нечаянности я в потемках керосину выпил... Что мне делать? Дашенька, услышав, что без ее разрешения отворяли шкап, оживилась... Она быстро зажгла свечку, прыгнула с постели и в одной сорочке, весноватая, костлявая, в папильотках, зашлепала босыми ногами к шкапу. - Кто же это вам позволил? - спросила она строго, оглядывая внутренность шкапа. - Нешто водка для вас поставлена? - Я... я, Дашенька, пил не водку, а керосин... - пробормотал Стрижин, отирая холодный пот.