Антон Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7

{06162}

- Как же так прощать? - спросил он. - Ведь я же за него богу отвечать буду! - Хоть и так, а всё же прости. Право! А бог за твою доброту и тебя простит. - Да ведь он мне сын? Должен я его учить или нет? - Учить? Отчего не учить? Учить можно, а только зачем язычником обзывать? Ведь ему, дьякон, обидно... Дьякон был вдов и жил в маленьком, трехоконном домике. Хозяйством у него заведовала его старшая сестра, девушка, года три тому назад лишившаяся ног и потому не сходившая с постели; он ее боялся, слушался и ничего не делал без ее советов. О. Анастасий зашел к нему. Увидев у него стол, уже покрытый куличами и красными яйцами, он почему-то, вероятно вспомнив про свой дом, заплакал и, чтобы обратить эти слезы в шутку, тотчас же сипло засмеялся. - Да, скоро разговляться, - сказал он. - Да... Оно бы, дьякон, и сейчас не мешало... рюмочку выпить. Можно? Я так выпью, - зашептал он, косясь на дверь, - что старушка... не услышит... ни-ни... Дьякон молча пододвинул к нему графин и рюмку, развернул письмо и стал читать вслух. И теперь письмо ему так же понравилось, как и в то время, когда благочинный диктовал его. Он просиял от удовольствия и, точно попробовав что-то очень сладкое, покрутил головой. - Ну, письмо-о! - сказал он. - И не снилось Петрухе такое письмо. Такое вот и надо ему, чтоб в жар его бросило... во! - Знаешь, дьякон? Не посылай! - сказал Анастасий, наливая как бы в забывчивости вторую рюмку. - Прости, бог с ним! Я тебе... вам по совести. Ежели отец родной его не простит, то кто ж его простит? Так и будет, значит, без прощения жить? А ты, дьякон, рассуди: наказующие и без тебя найдутся, а ты бы для родного сына милующих поискал! Я... я, братушка, выпью... Последняя... Прямо так возьми и напиши ему: прощаю тебя, Петр! Он пойме-ет! Почу-увствует! Я, брат... я, дьякон, по себе это понимаю. Когда жил как люди, и горя мне было мало, а теперь, когда образ и подобие потерял, только одного и хочу, чтоб меня добрые люди простили. Да и то рассуди, не праведников прощать надо, а грешников. Для чего тебе старушку

{06163}

твою прощать, ежели она не грешная? Нет, ты такого прости, на которого глядеть жалко... да! Анастасий подпер голову кулаком и задумался. - Беда, дьякон, - вздохнул он, видимо борясь с желанием выпить. - Беда! Во гресех роди мя мати моя, во гресех жил, во гресех и помру... Господи, прости меня грешного! Запутался я, дьякон! Нет мне спасения! И не то, чтобы в жизни запутался, а в самой старости перед смертью... Я... Старик махнул рукой и еще выпил, потом встал и пересел на другое место. Дьякон, не выпуская из рук письма, заходил из угла в угол. Он думал о своем сыне. Недовольство, скорбь и страх уже не беспокоили его: всё это ушло в письмо. Теперь он только воображал себе Петра, рисовал его лицо, вспоминал прошлые годы, когда сын приезжал гостить на праздники. Думалось одно лишь хорошее, теплое, грустное, о чем можно думать, не утомляясь, хоть всю жизнь. Скучая по сыне, он еще раз прочел письмо и вопросительно поглядел на Анастасия. - Не посылай! - сказал тот, махнув кистью руки. - Нет, все-таки... надо. Все-таки оно его того... немножко на ум наставит. Не лишнее... Дьякон достал из стола конверт, но прежде чем вложить в него письмо, сел за стол, улыбнулся и прибавил от себя внизу письма; "А к нам нового штатного смотрителя прислали. Этот пошустрей прежнего. И плясун, и говорун, и на все руки, так что говоровские дочки от него без ума. Воинскому начальнику Костыреву тоже, говорят, скоро отставка. Пора!" И очень довольный, не понимая, что этой припиской он вконец испортил строгое письмо, дьякон написал адрес и положил письмо на самое видное место стола.

{06164}

Арендатор хутора Низы Максим Горчаков, бердянский мещанин, ехал со своей молодой женой из церкви и вез только что освященный кулич. Солнце еще не всходило, но восток уже румянился, золотился. Было тихо... Перепел кричал свои: "пить пойдем! пить пойдем!", да далеко над курганчиком носился коршун, а больше во всей степи не было заметно ни одного живого существа. Горчаков ехал и думал о том, что нет лучше и веселее праздника, как Христово воскресенье. Женат он был недавно и теперь справлял с женой первую Пасху. На что бы он ни взглянул, о чем бы ни подумал, всё представлялось ему светлым, радостным и счастливым. Думал он о своем хозяйстве и находил, что всё у него исправно, домашнее убранство такое, что лучше и не надо, всего довольно и всё хорошо; глядел он на жену - и она казалась ему красивой, доброй и кроткой. Радовала его и заря на востоке, и молодая травка, и его тряская визгливая бричка, нравился даже коршун, тяжело взмахивавший крыльями. А когда он по пути забежал в кабак закурить папиросу и выпил стаканчик, ему стало еще веселее... - Сказано, велик день! - говорил он. - Вот и велик! Погоди, Лиза, сейчас солнце начнет играть. Оно каждую Пасху играет! И оно тоже радуется, как люди! - Оно не живое, - заметила жена. - Да на нем люди есть! - воскликнул Горчаков. - Ей-богу, есть! Мне Иван Степаныч рассказывал - на всех планетах есть люди, на солнце и на месяце! Право... А может, ученые и брешут, нечистый их знает! Постой, никак лошадь стоит! Так и есть! На полдороге к дому, у Кривой Балочки, Горчаков и его жена увидели оседланную лошадь, которая стояла неподвижно и нюхала землю. У самой дороги на кочке сидел рыжий казак и, согнувшись, глядел себе в ноги.

{06165}

- Христос воскрес! - крикнул ему Максим. - Воистину воскрес, - ответил казак, не поднимая головы. - Куда едешь? - Домой, на льготу. - Зачем же тут сидишь? - Да так... захворал... Нет мочи ехать. - Что ж у тебя болит? - Весь болю. - Гм... вот напасть! У людей праздник, а ты хвораешь! Да ты бы в деревню или на постоялый ехал, а что так сидеть? Казак поднял голову и обвел утомленными больными глазами Максима, его жену, лошадь. - Вы это из церкви? - спросил он. - Из церкви. - А меня праздник в дороге застал. Не привел бог доехать. Сейчас сесть бы да ехать, а мочи нет... Вы бы, православные, дали мне, проезжему, свяченой пасочки [на юге кулич называют "пасхой" или "паской"] разговеться! - Пасочки? - спросил Горчаков. - Оно можно, ничего... Постой, сейчас... Максим быстро пошарил у себя в карманах, взглянул на жену и сказал: - Нету у меня ножика, отрезать нечем. А ломать-то - не рука, всю паску испортишь. Вот задача! Поищи-ка, нет ли у тебя ножика? Казак через силу поднялся и пошел к своему седлу за ножом. - Вот еще что выдумали! - сердито сказала жена Горчакова. - Не дам я тебе паску кромсать! С какими глазами я ее домой порезанную повезу? И видано ль дело - в степи разговляться! Поезжай на деревню к мужикам да там и разговляйся! Жена взяла из рук мужа кулич, завернутый в белую салфетку, и сказала: - Не дам! Надо порядок знать. Это не булка, а свяченая паска, и грех ее без толку кромсать. - Ну, казак, не прогневайся! - сказал Горчаков и засмеялся. - Не велит жена! Прощай, путь-дорога!