Антон Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7

{06296}

и сажусь... В душе моей кипит ненависть, я чувствую, что еще минута и - я за себя не ручаюсь, произойдет взрыв, но деликатность и боязнь нарушить хороший тон заставляют меня повиноваться дамам. И я повинуюсь. Садимся обедать. Раненый офицер, у которого от раны в висок образовалось сведение челюстей, ест с таким видом, как будто бы он зануздан и имеет во рту удила. Я катаю шарики из хлеба, думаю о собачьем налоге и, зная свой вспыльчивый характер, стараюсь молчать. Наденька глядит на меня с состраданием. Окрошка, язык с горошком, жареная курица и компот. Аппетита нет, но я из деликатности ем. После обеда, когда я один стою на террасе и курю, ко мне подходит Машенькина maman, сжимает мои руки и говорит, задыхаясь: - Но вы не отчаивайтесь, Nicolas... Это такое сердце... такое сердце! Идем в лес по грибы... Варенька виснет на моей руке и присасывается к боку. Страдаю невыносимо, но терплю. Входим в лес. - Послушайте, m-r Nicolas, - вздыхает Наденька, - отчего вы так грустны? Отчего вы молчите? Странная девушка: о чем же я могу говорить с ней? Что у нас общего? - Ну, скажите что-нибудь... - просит она. Я начинаю придумывать что-нибудь популярное, доступное ее пониманию. Подумав, говорю: - Лесоистребление приносит громадный вред России... - Nicolas! - вздыхает Варенька, и нос ее краснеет. - Nicolas, я вижу, вы избегаете откровенного разговора... Вы как будто желаете казнить своим молчанием... Вам не отвечают на ваше чувство, и вы хотите страдать молча, в одиночку... это ужасно, Nicolas! - восклицает она, порывисто хватая меня за руку, и я вижу, как ее нос начинает пухнуть. - Что бы вы сказали, если бы та девушка, которую вы любите, предложила вам вечную дружбу? Я бормочу что-то несвязное, потому что решительно не знаю, что сказать ей... Помилуйте: во-первых, никакой девушки я не люблю и, во-вторых, для чего бы

{06297}

мне могла понадобиться вечная дружба? В-третьих, я очень вспыльчив. Машенька, или Варенька, закрывает лицо руками и говорит вполголоса, как бы про себя: - Он молчит... Очевидно, он хочет жертвы с моей стороны. Не могу же я любить его, если я всё еще люблю другого! Впрочем... я подумаю... Хорошо, я подумаю... Я соберу все силы моей души и, быть может, ценою своего счастья спасу этого человека от страданий! Ничего не понимаю. Какая-то кабалистика. Идем дальше и собираем грибы. Все время молчим. На лице у Наденьки выражение душевной борьбы. Слышен лай собак: это мне напоминает о моей диссертации, и я громко вздыхаю. Сквозь стволы деревьев я вижу раненого офицера. Бедняга мучительно хромает направо и налево: справа у него раненое бедро, слева висит одна из разноцветных девиц. Лицо выражает покорность судьбе. Из леса идем обратно на дачу пить чай, затем играем в крокет и слушаем, как одна из разноцветных девиц поет романс: "Нет, не любишь ты! Нет! Нет!.." При слове "нет" она кривит рот до самого уха. - Charmant! - стонут остальные девицы. - Charmant! Наступает вечер. Из-за кустов выползает отвратительная луна. В воздухе тишина и неприятно пахнет свежим сеном. Беру шляпу и хочу уходить. - Мне нужно вам сообщить кое-что, - значительно шепчет мне Машенька. - Не уходите. Предчувствую что-то недоброе, но из деликатности остаюсь. Машенька берет меня под руку и ведет куда-то по аллее. Теперь уж вся фигура ее выражает борьбу. Она бледна, тяжело дышит и, кажется, намерена оторвать у меня правую руку. Что с ней? - Послушайте... - бормочет она. - Нет, не могу... Нет... Она хочет что-то сказать, но колеблется. Но вот по лицу ее я вижу, что она решилась. Сверкнув глазами, с опухшим носом, она хватает меня за руку и говорит быстро: - Nicolas, я ваша! Любить вас не могу, но обещаю вам верность!

{06298}

Затем она прижимается к моей груди и вдруг отскакивает. - Кто-то идет... - шепчет она. - Прощай... Завтра в 11 часов буду в беседке... Прощай! И она исчезает. Ничего не понимая, чувствуя мучительное сердцебиение, я иду к себе домой. Меня ждет "Прошедшее и будущее собачьего налога", но работать я уже не могу. Я взбешен. Можно даже сказать, я ужасен. Чёрт возьми, я не позволю обращаться со мной, как с мальчишкой! Я вспыльчив, и шутить со мной опасно! Когда входит ко мне горничная звать меня к ужину, я кричу ей: "Подите вон!" Такая вспыльчивость обещает мало хорошего. На другой день утром. Погода дачная, то есть температура ниже нуля, резкий, холодный ветер, дождь, грязь и запах нафталина, потому что моя maman повынимала из сундука свои салопы. Чертовское утро. Это как раз 7-е августа 1887 года, когда было затмение солнца. Надо вам заметить, что во время затмения каждый из нас может принести громадную пользу, не будучи астрономом. Так, каждый из нас может: 1) определить диаметр солнца и луны, 2) нарисовать корону солнца, 3) измерить температуру, 4) наблюдать в момент затмения животных и растения, 5) записать собственные впечатления и т. д. Это так важно, что я пока оставил в стороне "Прошедшее и будущее собачьего налога" и решил наблюдать затмение. Все мы встали очень рано. Весь предстоящий труд я поделил так: я определю диаметр солнца и луны, раненый офицер нарисует корону, всё же остальное возьмут на себя Машенька и разноцветные девицы. Вот все мы собрались и ждем. - Отчего бывает затмение? - спрашивает Машенька. Я отвечаю: - Солнечные затмения происходят в том случае, когда луна, обращаясь в плоскости эклиптики, помещается на линии, соединяющей центры солнца и земли. - А что значит эклиптика? Я объясняю. Машенька, внимательно выслушав, спрашивает: - Можно ли сквозь копченое стекло увидеть линию, соединяющую центры солнца и земли? Я отвечаю ей, что эта линия проводится умственно.

{06299}

- Если она умственная, - недоумевает Варенька, - то как же на ней может поместиться луна? Не отвечаю. Я чувствую, как от этого наивного вопроса начинает увеличиваться моя печень. - Всё это вздор, - говорит Варенькина maman. - Нельзя знать того, что будет, и к тому же вы ни разу не были на небе, почему же вы знаете, что будет с луной и солнцем? Всё это фантазии. Но вот черное пятно надвигается на солнце. Всеобщее смятение. Коровы, овцы и лошади, задрав хвосты и ревя, в страхе носились по полю. Собаки выли. Клопы, вообразив, что настала ночь, вылезли из щелей и начали кусать тех, кто спал. Дьякон, который в это время вез к себе из огорода огурцы, ужаснувшись, выскочил из телеги и спрятался под мост, а его лошадь въехала с телегой в чужой двор, где огурцы были съедены свиньями. Акцизный, ночевавший не дома, а у одной дачницы, выскочил в одном нижнем белье и, вбежав в толпу, закричал диким голосом: - Спасайся, кто может! Многие дачницы, даже молодые и красивые, разбуженные шумом, выскочили на улицу, не надев башмаков. Произошло еще много такого, чего я не решусь рассказать. - Ах, как страшно! - визжат разноцветные девицы. - Ах! Это ужасно! - Mesdames, наблюдайте! - кричу я им. - Время дорого! А сам я тороплюсь, измеряю диаметр... Вспоминаю о короне и ищу глазами раненого офицера. Он стоит и ничего не делает. - Что же вы? - кричу я. - А корона? Он пожимает плечами и беспомощно указывает мне глазами на свои руки. У бедняги на обе руки нависли разноцветные девицы, жмутся к нему от страха и мешают работать. Беру карандаш и записываю время с секундами. Это важно. Записываю географическое положение наблюдательного пункта. Это тоже важно. Хочу определить диаметр, но в это время Машенька берет меня за руку и говорит: - Не забудьте же, сегодня в одиннадцать часов! Я отнимаю свою руку и, дорожа каждой секундой, хочу продолжать наблюдения, но Варенька судорожно