Виктор Конецкий - Начало конца комедии

И все-таки грустно, когда есть только стальная каюта, нужна человеку каменная лестница, тихий пересуд двора, тень тополя на стене, мокрые крыши в окне, стук балконной двери и неколебимая твердь ночной тишины. Но и не дай вам господь уходить в рейс из пустой квартиры! И не дай вам господь возвращаться из долгого рейса в пустую квартиру! Лучше уж просто жить на судне.

-- Я почему спросил о маринистах? -- сказал капитан, наливая мне чай и пододвигая икру и масло.-- Потому что обычно называют Станюковича первым. Но Станюкович никогда не поднимался до философии природы. В ранней юности судьба подарила мне возможность знать Арсеньева. Я родился на Дальнем Востоке. Арсеньев был человек особой нравственности. В философию природы Мелвилла и Арсеньева входила любовь к дикарю. Сегодня мы способны уважать грязного и дикого человека, изучать его, порядочно к нему относиться, но любить его -- нам уже не хватает внутренней культуры. Вы понимаете?

Зазвонил телефон. Капитан вышел в кабинет. И сразу Яша перестал крутить кульбиты и встревоженно вытянул шею за капитаном. Он явно не любил расставаться с хозяином даже на короткий срок.

По ответам Владимира Дмитриевича я понял, что звонит старпом, дело идет о втором помощнике: старпом выясняет, какой линии ему держаться.

Там, под нами, в слоеном стальном пироге шла борьба самолюбий в душе молодого современного человека, борьба между старомодной морской моралью и современной рациональностью. Прямо скажем, не очень мне нравилось играть роль фермента в этой реакции. Но потом я плюнул на гуманитарную составляющую своего существа. И, как всегда в таких случаях, тяжесть спала, вернулось спокойствие вечернего чая в уютной каюте, среди здоровых растений, простых пейзажей на переборках. И в обществе попугая.

-- Не волнуйся, -- сказал я Яше. -- Сейчас вернется твой хозяин.

-- Кушать х-х-хочу! -- ответил мне Яша.

Я вообще-то не очень одобряю попугаев. В обычае держать их на судах мне мнится какое-то пиратское пижонство. А тут почувствовал смысл -- этакие буддийские устойчивость и покой, защищенные крепким клювом. И еще мне раньше казалось, что зеленое с красным не режут глаз только нашему боцману. А через Яшку я и в этом сочетании обнаружил мудрость соединения несоединимого.

Вернулся хозяин, попугай успокоился, а я пожаловался на сверхделикатность чифа, на полное отсутствие у него прохиндейства и других пробивных талантов.

-- Ваш старпом человек без сомнения чистый и несовременный, -- сказал Владимир Дмитриевич. -- Но вы ему знаете что посоветуйте? Не умеешь нужному клерку или секретарше начальника сунуть шоколадку-- купи шоколадный набор и подари. Широко подари, не под столом, а на всем честном народе. Да, супруга, конечно, такое не одобрит, но... Вы думаете, в старом флоте по-другому на Руси было? Если старший офицер хотел корабль держать в порядке, то у него в кармане оставался шиш. Вон Синявин -- своими деньгами зарплату эскадре заплатил и до смерти нищим прожил -- так уж у нас сложилось. Ведь ты девочек в бухгалтерии или расчетном отделе боишься потому, что сам раб в душе. А вот когда преодолеешь нежелание эти пятьдесят рублей тратить, то и в себе рабскую кайлю выдавишь.

Я кивнул. Все это была святая правда. Правда, эта святая правда была правдой в такой же степени, как и святой ложью.

__ Я отработал старшим помощником около двадцати лет, -- сказал Владимир Дмитриевич. -- Отец погиб перед войной. Я на "Ермаке" плавал -только в арктических рейсах, как понимаете. Вас судьба сводила с "Ермаком"?

...Конечно сводила. Первый раз в пятьдесят третьем году. Я шел на Восток на среднем рыболовном траулере No 4241. Караван попал в тяжелые льды в проливе Матиссена в архипелаге Норденшельда. "Ермак" завел нас в залив Бирули в бухту Северную. Там белый медведь брел по кромке слабого прибоя, мимо покинутых черных строений. С военного тральщика ударили по медведю из спаренного зенитного пулемета, но не попали. Потом мы высадились на берег и очутились среди неряшливой смерти. Могилы зимовщиков были возле самых домов. Одну надпись на кресте я разобрал. Там был похоронен ребенок, проживший на свете одни сутки, и его мать. В развалившихся хижинах валялись еще не сгнившие до конца бумаги, и вообще создавалось впечатление, что люди или все неожиданно вымерли, или торопливо ушли...

-- Да, -- подтвердил Додонов. -- На них свалилась какая-то зараза. И я помню тот заход с караваном в Бирули. Лед из Матиссена начало выдавливать в бухту -- неприятный был момент.

-- Тогда вы можете помнить и меня, -- сказал я. -- Наши люди давно не мылись -- запас воды был жесткий. И я отправился на "Ермак" попросить мытьевой воды пару тонн. Такой поступок можно объяснить только молодой наивностью: мне было двадцать четыре тогда. Я помню, что оробел сразу, как попал в тусклый проблеск красного дерева и надраенную медь и тишину коридоров.

-- И дали вам воды? -- спросил Владимир Дмитриевич,

-- Нет. Капитан славного ледокола вышиб меня из каюты... -- здесь я сказал слова, какими меня вышибли с "Ермака".

Додонов засмеялся.

-- Знаете, а ведь это я вас тогда вышиб, -- сказал он. -- Капитан уже не употреблял таких слов. А я -старпом -- еще ими пользовался.

В каюту постучали. -- Это второй с объяснительной? -- спросил я.

-- Вероятно.

-- У меня предложение. Пусть он сходит ко мне на пароход и лично извинится перед боцманом и старпомом. И тогда похерим все это дело, а? Ведь вообще-то видно, что парень толковый. Мне даже кажется, что из него отличный современный капитан выработается.

-- Хорошая идея, -- сказал Додонов. -- Только он может и не согласиться -- парень с норовом.

Парень согласился. Он легко пошел на духовный компромисс и преодолел самолюбие. Он расчетливо преодолевал возникшие в этой истории сложности и облегчал себе жизнь. Но он ни на йоту не приблизился к осознанию возвышенных истин, -- то есть ощущению морского товарищества, которое от него требовалось. Парень уже необратимо усвоил, что облегчить себе жизнь можно только, начисто отринув от себя возвышенные истины, а упираться дальше, проявлять гонор и гордость и т. д. -- все это теперь пойдет в убыток.

Я смотрел на парня -- он не успел выплюнуть жевательную резинку перед дверями капитанской каюты и теперь прятал ее за щекой, отчего лицо его стало похоже на бабское, хотя и с пшеничными усиками, -- я смотрел на него и думал о том, что уйду с флота. Я уже много раз думал завязывать с морями. Господи, уже давно мне предлагают кабинетную работу в НИИ. Там, на берегу, можно отгородиться от подобных рациональных ребят домашними стенами... Надо только набрать полную грудь воздуха и решиться подать заявление. И никто не будет меня удерживать -- на мое место найдется сотня желающих и подходящих...