Виктор Конецкий - Начало конца комедии

-- Жалость какая, что ракетные пистолеты "Вери" с вооружения торговых судов сняли, -- сказал я. -- Был бы здесь ракетный пистолетик, я тебе, Фаддеич, прямо в лоб ракетой бы запузырил.

-- И не об этом ты сейчас думаешь! -- воскликнул Пескарев с глубоким убеждением. -- Думаешь: и как я его, мудреца такого, раньше-то не раскусил, характеристику на него соответствующую куда надо не послал, как это я протабанил? Поздно, Петр Иванович, мы теперь с тобой задами друг к другу повернули и -- пошла дистанция увеличиваться! Да и по закону у меня все, по закончику! Чешите себе, -- как это ихний полицай выразился? -- чешите себе пониже спины битыми бутылками, а Пескарев жить без нас начинает!

-- Ну, Пескарев, ну, почтеннейший, ну, уважил! -- сказал я. -- Только теперь помолчи, хватит, тошнит меня, прямо с души воротит.

-- Совершенно справедливо на этот раз изволите из себя вылезать от злости, Петр Иванович, совершенно справедливо! А мне, извините, точку надо на карту положить -- вахта кончается. Мы, Пескаревы, свое маленькое дело всегда до дна исполняем, со всей точностью -- как денежки считаем, так и дельце маленькое, жалкое точно исполняем, чтоб и никакой наставник не прицепился! И тебе, Петр Иваныч, ко мне не прицепиться!

Он торжествовал, как торжествует премированный литератор, обладающий той счастливой степенью бездарности, когда после получения премии он уже никаких сомнений в своей талантливости не испытывает и сыпет эпопеями на полную катушку для пользы родины и человечества.

Я медленно спустился в шикарную каюту с двумя кроватями и полутораметровой "Аленушкой", раздумывая о том, что вот первый раз в жизни мне повезло и я встретил великого человека. Ибо только великий человек способен строго и непреклонно десятилетиями следовать в практике за своей философией, за собственными предсказаниями. Абсолютное большинство людей на словах и в мыслях умеют далеко и точно предсказывать, но поступают не так, как это их собственное точное предсказание требует, а по воле обстоятельств и сторонних мнений, а Пескарев всю жизнь за собой следил замечательно, и его философия всегда была в стальном единении с поведением, начиная с того момента, как он перекрестился из Электрона в Елпидифора с легкой руки Старца на зверобойной шхуне "Тюлень". И во мне даже скользнула какая-то радость и гордость по поводу открытия мною совершенно нового типа "квазидурака". Радость и гордость, правда, немного омрачались тревогой, как у тех ученых, которые открыли реакцию синтеза и заглянули в водородную бомбу, -- они ведь и обрадовались и испугались.

В каюте я хлебнул глоточек бренди, запил холодным кофе и долго смотрел на Аленушку. После саморазоблачительной исповеди Елпидифора лютый тигр, лакающий рядом с Аленушкой из водоема воду, уже не уравновешивал ее стерильности, И я воткнул с другой стороны Аленушки сексуальную красотку из журнала "Париматч". Красотка застегивала лямки парашюта на груди, пропустив их предварительно между ног и при

подняв ими черную юбочку до дух захватывающего уровня.

Полюбовавшись на эту троицу, я лег спать и, как сказал мне сосед-доктор, разбудивший меня на рассвете, всю ночь орал дурным голосом.

А что мне еще, черт возьми, оставалось делать?

Рассвет запаздывал. Стотонные тучи тащили провисшие животы по темному горизонту. Кое-где они продавливали горизонт и соединялись с пепельным, равнодушным океаном. Кое-где расползались в них грязно-розовые пятна восхода, как кровь на бинтах. Только в самом зените оставался клок свободного от туч неба. Оно было бледно-зеленое, слабенькое, худосочное.

Чайки метались за окном каюты встревоженно и бестолково, без обычной планирующей плавности. На фоне слабенькой небесной зелени птицы казались черными. Вероятно, чайки тревожились опозданием рассвета.

Солнце все не находило щель, чтобы просунуть луч между брюхатыми тучами и равнодушным океаном. Однако вершины плавной зыби ловили каждый квант, зыбь напитывалась рассеянным светом медленного рассвета и уже начинала голубеть над тяжелой и темной хмарью. Потом тучи шевельнулись, подобрались, первый солнечный луч-разведчик промчался сквозь какую-то невидимую щель на горизонте и попал прямо на чаек. И все птицы, кружащие над судном, разом стали ослепительно белыми, они именно как бы вспыхнули белым, снежным огнем.

На околонаучной параболе

(Путешествие в Академгородок)

Повесть

Парабола -- кривая, каждая точка которой равно удалена от одной точки и одной прямой. Еще -- иносказание, притча, небольшой иносказательный рассказ нравственно - поучительного содержания.

"Словарь иностранных слов"

Любая сверхистина обязательно должна поместиться в мозгу отдельного человека вместе с ее началом и концом, то есть вместе со всем ее доказательством Не может быть так, чтобы сознания отдельных людей, объединившись, создали нечто вроде высшего "интеллектуального поля", где будет сформулирована истина, которую каждый мозг в отдельности вместить не способен. Станислав Лем, "Сумма технологии"

Профессор Сейс

и судьба Альфы Ориона

Вскоре после возвращения из морей я получил предложение выступить перед читателями Дома ученых сибирского Академгородка.

Я был польщен и растроган. Городок этот с самого момента рождения окутан покровом таинственных истин и откровений. Это своего рода Мекка, куда нет входа неученым неверным. Потому я решил потянуть с

ответом на приглашение. Будучи кристально честным человеком, я всегда помню, что все мною написанное есть "пасквиль по невежеству". Теперь следовало невежество закамуфлировать. Я подписался на журналы "Знание -сила", "Наука и жизнь" и приобрел кучу сборников "Человек и Вселенная". Кроме этого я запретил себе чтение художественных книг. Из зрелищных мероприятий в меню был оставлен только телевизор.

Я ушел в науку.

Я ушел в науку, как уходят в море.

В научном рейсе мне помог Адам Незуагхнюм. Ко" гда-то я перевел рассказ этого автора. Необузданность веры в светлое будущее человечества, мужество, с которым он глядел вперед, -- все это ставило Адама на одну доску с ведущими просветителями. Лем в "Трибуна люду" называл Незуагхнюма "лучшим из новых". А Бредбери в "Вашингтон пост" определил его талант как "искрометный".

Помню, что я работал над переводом новеллы "Профессор Сейс и судьба Альфы Ориона" с увлечением, хотя язык Адама не всегда казался мне идеальным. Я думал, что некоторая скупость и сухость языка -- это специальный прием, при помощи которого автор доносит до нас атмосферу жизни и умственный уровень людей эпохи "теплового голода".

Чем дальше и стремительнее развивается научно-техническая революция, тем меньше человечество бросает слов на ветер. С этим фактом мы сталкиваемся каждый раз, когда читаем современную газету. Этот факт подтверждает и новелла Незуагхнюма, ибо он написал ее за десять лет до начала топливного кризиса.