Максим Горький - Том 14. Повести, рассказы, очерки 1912-1923

Таких случаев не мало было в его практике, вообще крайне удачной. Проф<���ессор> Бобров, хирург, несколько раз приглашал его на консультации, и А<���лексин> помогал ему даже на операциях.

— Ваш приятель — удивительно счастливый врач, — говорил мне Бобров, — у него совершенно исключительная интуиция, не знаю врача, у которого так тонко было бы развито чутье особенностей индивидуальности каждого больного.

Так же высоко оценивал талантливость Алексина дерматолог Ш., сифилидолог Тарновский.

— Пора бы вам, батенька, на кафедру, в университет, лентяй вы, да-с!

А. П. Ч<���ехов> очень уважал Алексина как человека, но, должно быть, чувствуя, что этот человек не любит его, говорил:

— Ему слонов лечить, а не людей.

Видел я, как этот грубый вологодский мужик плакал от радости. В амбулаторию к нему гречанка принесла трехлетнюю девочку с огромным нарывом на шее, девочка умирала, лицо у нее было синее, глаза, синенькие и жалобные, закатывались, дыхание короткое, жадно хватающее воздух. Выхватив ребенка из рук матери, Алексин погрозил ей кулаком, крича:

— Ты бы, дура, еще подождала прийти, у-у! — И непозволительно обругал всех греков, включая древних, а потом начал орать:

— Софья — стол!

Огромная, уродливая, старая, — великолепная душа, — Софья Витютнева живо приготовила всё потребное для операции, и А<���лексин> — тотчас же, рыча, дико ругаясь, начал резать шею ребенка. Тут был действительно потрясающий момент: когда облитая обильным гноем и кровью грудка девочки высоко поднялась, вздохнув свободно, и мертвенная синеватость лица стала исчезать, и полузакрытые глазки ее вдруг открылись, заблестели радостью возвращения к жизни, — из дерзких, насмешливых глаз ее спасителя полились слезы, он крикнул, не скрывая восторга:

— Софья, вытри мне морду, видишь — пот!

Она, улыбаясь, вытерла глаза и щеки его рукавом халата, отвернувшись, чтоб скрыть свои слезы, а доктор, накладывая повязку, бормотал:

— Что? Мигаешь? Ага-а. То-то…

Потом, вымыв руки, одною рукой сунул гречанке три рубля, а другой дергая ее за ухо, сказал:

— Следи за ребенком, следи, блоха!

Через несколько дней я зашел к нему в больницу, он держал веселую, черноволосенькую, синеглазую девочку на коленях у себя, играя с нею; он хвастливо, с гордостью сказал:

— Вот она! Видишь — какая?

А идя со мною по набережной Ялты в сад, он говорил:

— Дать жизнь ребенку — это и дурак может, а вот вырвать человечка из лап смерти — это может только наука.

Я несколько раз присутствовал при его операциях, он делал их всегда, исключая случай с девочкой, хладнокровно и даже с некоторой щеголеватостью мастера, уверенного в своем искусстве.

— Хуже всего переносят боль греки, затем наши крестьяне, терпеливее — татары, — говорил он.

Был он добр, хорошо, по-мужицки, незатейливо умен, очень терпимо относился к людям и небрежно к себе. Любил музыку, хорошо знал и понимал ее, играл на пианино и, обладая хорошим голосом, нередко с успехом пел в «благотворительных» концертах. Книг читал мало, даже и по своей специальности, а в часы отдыха любил читать ноты; ляжет на диван, почему-то сняв один ботинок с ноги, возьмет Бетховена, Моцарта, Баха или какую русскую оперу и читает, молча или напевая с закрытым ртом. Его очень любили женщины, он щедро платил им тем же, и на протяжении двадцати с лишком лет моей с ним дружбы ни один из его романов не окончился драмой. У него была очень развита здоровая брезгливость к излишествам лирики и «психологии».

— Избыток хотя бы и драгоценных камней — уже пошлость, — говорил он.

Но в то же время он обладал тонко разработанным чутьем эстетики сексуализма и, когда говорил о любимой женщине, я всегда чувствовал, что он говорит о партнерше, с которой ему предречено спеть дуэт по славу радости жизни.

Его первой женою была очень известная в свое время концертная певица, контральто Якубовская, она умерла после родов; он говорил о ней всегда с печалью и морщась при воспоминании о той глубокой боли, которую причинила ему смерть, похитив женщину.

— Я, знаешь, решил идти на сцену, но, когда она умерла, сказал себе: нет, буду лечить людей.

Он лечил композитора Калинникова, безнадежно больного.

— Умрет, чёрт возьми, — говорил он, крепко потирая лоб. — Невыносимо досадно, а спасти — нельзя. Знал бы ты, какой это талант… Если б я встретил его месяца на три раньше, можно бы протянуть несколько лет. А теперь ткань легких расползается у него, как гнилая тряпка.

Был он сын сельского попа Вологодской губернии, в университет пошел против воли отца.

— Говорю ему: «Отец, я хочу в университет, учиться». — «Прокляну!» — «Серьезно?» — «Как бог свят — прокляну!» — «Что же — проклинай». Не проклял, хотя был мужик твердого характера.

Был у него слуга Григорий, черноволосый тамбовский мужик, очень умный и влюбленный в доктора, как нянька в ребенка. Часто вечерами он приходил в кабинет Алексина и спрашивал, стоя в дверях:

— Можно с вами поговорить?

— Иди, садись, чёрт.

Григорий садился на диван у ног Алексина и заводил философическую беседу:

— Не понимаю я, Александр Николаевич, какой у бога расчет детей морить? Економии не вижу я в этом…

Впервые напечатано, с подзаголовком «Повесть», в журнале «Современник», 1913, книги 3, 4 и 5, март-май. Одновременно вышло отдельной книгой в издании И.П. Ладыжникова, Берлин; включено в собрание сочинений в издании «Жизнь и знание», Петроград, 1915, т. XVIII; во всех последующих собраниях сочинений печаталось с подзаголовком «Страница автобиографии».

Повесть написана в конце 1912 года; в декабре этого года М. Горький писал Е.А. Ляцкому — одному из редакторов журнала «Современник»: «Повесть — окончена, скоро я её пришлю, называется она «Хозяин». (Архив А.М. Горького). В январе 1913 г. рукопись была направлена в журнал.

Замысел повести предположительно можно отнести к 1901 г.: в письме от 24 октября 1901 г. М. Горький писал К.П.Пятницкому, что на предложение Н.К. Михайловского напечатать пьесу «Мещане» в журнале «Русское богатство» он ответил: «…драму — не могу дать, а дам на январь — декабрь очерк «Хозяин», который ещё не написан» (Архив А.М. Горького).

Повесть содержит факты из биографии М. Горького, относящиеся к периоду его жизни в Казани, когда он работал в пекарне В.С. Семёнова. В «Моих университетах» М. Горький пишет, что этот период очерчен им в произведениях «Хозяин», «Коновалов», «Двадцать шесть и одна».

Для собрания сочинений в издании «Книга» первоначальный текст повести был заново отредактирован автором и значительно сокращён. Так, например, был исключён целый раздел повести, изображавший начало «бунта» крендельщиков.