Александр Куприн - Том 1. Произведения 1889-1896

— Позовите художника к нам, а штабу своему велите убраться.

Князь учтиво обратился к господину Розанову и попросил к ним подсесть, а потом повернулся к штабу и сказал:

— Чтобы я вас здесь больше не видел.

И завязалась с той поры между князем и Розановым теснейшая дружба. Друг без друга дня провести не могут. Либо художник у князя, либо князь Андрей у художника. А Розанов жил тогда на Третьей Мещанской, на четвертом этаже, занимал две комнаты: одна мастерская, другая спальная. Звал его все князь к себе переехать, но художник отказывался. «Ты мне, говорит, и так очень дорог, а кроме того, я в богатстве заленюсь и свое искусство позабуду». Так и не переехал.

Все им друг в друге интересно было. Начнет Розанов говорить о живописи, о картинах разных, о жизни великих художников, — князь слушает, слова не проронит. А потом князь примется про свои приключения в диких странах рассказывать, — у художника и глаза заблестят.

— Постой, — скажет, — вот я скоро думаю одну большую картину написать. Тогда у меня хорошие деньги будут, и мы вместе за границу поедем.

— Да зачем тебе деньги? — спросил князь. — Хочешь завтра поедем? Все, что у меня есть, я с тобой могу поделить.

Но художник стоял на своем.

— Нет, подожди, я картину напишу, а тогда уже и будем говорить.

Настоящая была между ними дружба. И даже удивительно: такое влияние Розанов над князем имел, что удерживал его от многих горячих и необдуманных поступков, к которым князь по своей пылкой натуре был весьма склонен.

Любовь князя к Марье Гавриловне не только не уменьшалась, но еще более распалялась, только все ему не было успеха. Он у нее сколько раз руки и сердца на коленях просил, но она ему все одно отвечает: «Что же я, говорит, сделаю, если я вас не люблю?» — «Ну, не любите, — говорит князь, — может, потом слюбится, а без вас я несчастный человек». А она ему на это отвечает: «Мне очень вас жаль, но вашей беде я помочь не могу». — «Да вы, может быть, кого-нибудь уже любите?» — «Может быть, и люблю». И сама смеется. Затосковал князь. Лежит у себя дома на диване лицом к стене, хмурый, молчит, от еды его даже отбило. В доме все на цыпочках ходят… В одну из таких минут как-то приезжает Розанов, тоже лица на нем нет. Вошел в князев кабинет, поздоровался и молчит. И оба молчат. Наконец художник с духом собрался и говорит:

— Послушай, Андрей Львович, мне больно, что я тебе сейчас дружеской рукой удар нанесу.

Князь, лежа лицом к стенке, отзывается:

— Пожалуйста, без прелюдий, говори прямо. Тогда художник прямо и объяснился:

— Теперь мне Марья Гавриловна вроде как жена.

Князь спрашивает:

— Может быть, ты с ума сошел?

— Нет, — говорит художник, — я с ума не сошел. Марью Гавриловну я давно любил, но не смел ей своих чувств открыть. А сегодня утром она мне сказала: «Что нам друг от друга прятаться? Я давно вижу, что вы меня любите, и сама я также вас люблю. Только замуж за вас не выйду, а будем так…»

Рассказал художник всю эту историю, а князь лежит, не шевелится и ни слова в ответ. Розанов посидел, поглядел, да и вышел тихонько из кабинета.

Однако через неделю переломил себя князь Андрей, хотя ему это многого стоило, потому что он даже сединой пошел. Приехал он к Розанову и объявил ему:

— Я вижу, насильно мил не будешь, а только я из-за бабы не хочу единственного друга терять.

Розанов его обнял и заплакал. А Марья Гавриловна ему руку протянула (она тут же была) и говорит:

— Я вас очень уважаю, Андрей Львович, и тоже хочу быть вашим другом.

Тогда князь совсем повеселел, и лицо у него сделалось ясное.

— А ведь признайтесь, — говорит, — не назови меня Розанов тогда в Яре дураком, вы бы его не полюбили?

Она только улыбается.

— Очень даже вероятно, — говорит.

А через неделю вот что случилось. Приехал к ним князь Андрей скучный, рассеянный. Говорил о том, о другом, а у самого как будто мысль какая-то в голове гвоздем сидит. Художник, зная натуру князя, спрашивает, что с ним.

— Да так, пустяки, — говорит князь.

— Ну, а все-таки?

— Да говорю, пустяки. Предприятие это, банк дурацкий, где мои деньги лежали…

— Ну?

— Лопнул. И теперь у меня всего имущества только то, что на мне есть.

— Это действительно пустяки, — сказал Розанов и сейчас же позвал Марью Гавриловну и приказал ей очистить верх дома для помещения князя.

Так и поселился князь Андрей у Розанова. Целый день лежит на диване, читает романы французские и ногти шлифует. Но это ему скоро наскучило, и он однажды сказал Розанову:

— А ты знаешь, я ведь тоже рисовать-то учился.

Розанов удивился.

— Не может быть?

— Нет, учился. Я тебе даже и картины свои покажу.

Посмотрел Розанов и говорит:

— У тебя очень большие способности, только ты дурацкую школу прошел. Князь так и обрадовался.

— Ну, а что, — спрашивает, — ежели я теперь заниматься буду, могу я что-нибудь путное написать?

— И даже очень можешь.

— А если я до сих пор баклуши бил?

— Это ничего не значит. Трудом одолеешь.

— А голова моя седая?

— Тоже ничего. Другие поздней начинали. Если хочешь, я и сам с тобой займусь.

И начали вдвоем заниматься. Розанов только удивляется, какой у князя развертывается громадный дар к живописи. А князь в работу так и въелся, отходить не хочет, так что уж художник силком его отрывал.

Прошло месяцев с пять. Раз приходит Розанов к князю Андрею и говорит ему:

— Ну, коллега, теперь ты созрел и уже понимаешь, что такое рисунок и школа. Прежде ты был дикарем, а теперь у тебя и вкус тонкий вырабатывается. Пойдем со мною, я тебе покажу ту картину, о которой уже не раз намекал. До сих пор она для всех была тайной, а тебе я ее покажу, и ты мне свое мнение скажешь.

Повел он князя в мастерскую, поставил его в надлежащий угол зрения и открыл занавес, опущенный над картиной. А на картине была изображена святая Варвара, омывающая прокаженному на ноге язвы.

Долго стоял князь перед картиной, и лицо у него сделалось мрачное, точно потемнело.

— Ну, как же ты находишь? — спрашивает Розанов. А князь отвечает со злобой:

— Так нахожу, что я теперь больше к кистям никогда и притрагиваться не буду.

Картина художника Розанова была произведением высокого вдохновения и труда. Представляла она, как святая Варвара стоит на коленях перед прокаженным и омывает его ужасную ногу, а лицо у нее светлое, радостное и красоты неземной. А прокаженный смотрит на нее с молитвенным восторгом и неизъяснимою благодарностью. Удивительная была картина! Розанов готовил ее для выставки, но об ней заранее прокричали газеты и молва. Повалила в мастерскую Розанова публика. Придут, взглянут на святую Варвару да на прокаженного, да так и стоят по часу и более. И тех, которые ничего в искусстве не понимали, слеза прошибала. Один англичанин был тогда в Москве, мистер Бродлей, так он с первого раза предложил Розанову за картину пятнадцать тысяч. Однако Розанов не согласился.