Владимир Короленко - Судный день (Иом-Кипур)

Наймит Харько сам слыхал не один раз, как после того в местечке разносился звук трубы, да такой звонкий, жалобный и протяжный... Это служка из школы на прощание трубит вдогонку своему бедному брату, между тем как другие надевают в передней "патынки" (потому что в школу входят в одних чулках) и тихо расходятся по домам.

Видел также Харько, как они останавливались кучками против месяца и бормотали что-то, и подымались на цыпочки, глядя в ночное небо... А в это время, когда уже все до одного разойдутся, на полу в передней комнате сиротливо стоит себе пара "патынков" и ждет своего хозяина... Э! сколько бы ни ждала, никогда не дождется, потому что в этот час над полями и лесами, над горами, ярами и долинами Хапун тащит хозяина патынков по воздуху, взмахивая крыльями и хоронясь от христианского глаза. Рад, проклятый, когда ночь выпадет облачная да темная. А ежели тихая да ясная, как вот сегодня, что месяц светит изо всех сил, то, пожалуй, напрасно чертяка и труды принимал...

- А почему? - спросил мельник.

- А потому, что вот видите вы: стоит любому, даже и не хитрому, крещеному человеку, хоть бы и вам, например, крикнуть чертяке: "Кинь! Это мое!"-он тотчас же и выпустит жида. Затрепыхает крылами, закричит жалобно, как подстреленный шуляк [Коршун], и полетит себе дальше, оставшись на весь год без поживы. А жид упадет на землю. Хорошо, если не высоко падать или угодит в болото, на мягкое место. А то все равно, пропадет без всякой пользы... Ни себе, ни чорту.

- Вот так штука! - сказал мельник в раздумьи и со страхом поглядел на небо, с которого месяц действительно светил изо всей мочи. Небо было чисто, и только между луною и лесом, что чернелся вдали за речкой, проворно летело небольшое облачко, как темная пушинка. Облако, как облако, но вот что показалось мельнику немного странно: кажись, и ветру нет, и лист на кустах стоит - не шелохнется, как заколдованный, а облако летит, как птица и прямо к городу.

- А поглядите-ка, что я вам покажу,-сказал мельник наймиту.

Тот вышел из шинка и, опершись спиной о косяк, сказал хладнокровно:

- Ну, так что ж? Нашли, что показывать: облак, так и облак! Бог с ним...

- Да вы поглядите-ка еще,- ветер есть?

- Та-та-та-а... Вот оно что!- догадался наймит.- Прямо в город мандрует...

И оба почесали затылки, задравши головы кверху. А из окон попрежнему неслось жужжание, виднелись желтые вытянутые лица, шапки на затылке, закрытые глаза, неподвижные губы... Жиденята плакали, надрывались, и опять мельнику показалось, что кто-то другой внутри их плачет и молит о чем-то давно утраченном и наполовину уже позабытом...

- А! пора и домой,- очнулся мельник.- А я было хотел гроши Янкелю отдать...

- Можно. Я принимаю за них,-сказал на это наймит, глядя в сторону.

Но мельник притворился, что не слыхал этих слов. Деньги были не такие маленькие чтобы вот так, просто, отдать какому-нибудь пройди-свету, отставному солдату.

- Прощайте-ка,- сказал поэтому мельник.

- Прощайте и вы! А деньги я-таки принял бы.

- Не беспокойте себя: отдам и самому.

- Это как себе хотите. А взять и я взял бы, беспокойство небольшое. Ну, пора уж и шинок запирать. Видно, кроме вас никакая собака уже не завернет сегодня.

Наймит опять почесал себе о косяк спину, посвистал как-то не совсем приятно вслед мельнику и стал запирать двери, на которых были намалеваны белою краской кварта, рюмка и жестяной крючок (шкалик). А мельник спустился с пригорочка и пошел вдоль улицы, в своей белой свитке, а за ним опять побежала по земле черная-пречерная тень.

Но теперь мельник раздумывал уже не о своей тени, а совсем-таки о другом...

II

Мельник прошел не более десяти сажен, как в садочке по-за тыном что-то зашуршало и зашумело, будто вспорхнули две большие птицы. Но это были не птицы, а какой-то парубок с девкой, испуганные тем, что мельник сразу вышел из темноты. Впрочем, парубок, видно, был не из страшливых: отойдя еще подальше в тень, так что едва белели под вишнями две фигуры, он крепкою рукой придержал всполохнувшуюся девушку и опять повел тихие речи. А пройдя еще немного, мельник услышал что-то такое, что даже остановился от большой досады...

- А ты,- не знаю, как тебя,- подождал бы хоть целоваться,- сказал он.А то чмокаешь на все село,- сказал он, подойдя к самому тыну.

- А тебе, собачий сын, надо в чужие двери нос совать? - ответил парубок из тени.- Так вот погоди, я и тебя поцелую дрючком по ногам. Будешь вперед знать, как людям делать помеху.

- Ну-ну! - сказал мельник, отходя.- Подумаешь, важную работу делает... Да и подлый же какой-то парубок, как чмокает, даже человеку стало как будто завидно. Распустился народ!

Он постоял, подумал, почесал в голове и потом, привернувши к сторонке, занес ногу через тын и пошел огородом к вдовиной избушке, что стояла немного поодаль, край села, под высокою тополей... Хатка была малюсенькая да еще сгорбилась и похилилась к земле. Оконце было такое крохотное, что его, пожалуй, трудно было и разглядеть, будь ночь сколько-нибудь потемнее. Но теперь хатка вся так и горела от месячного света, солома на ней казалась золотая, а стена серебряная, и оконце чернело на стене, как прищуренный глаз. Огня в окне не было. Должно быть, у старухи с дочкой нечем было вечерять, незачем было и светить. Мельник постоял, потом тихонько стукнул два раза в оконце и отошел к сторонке.

Недолго еще и постоял, как две полные девичьи руки крепко обвились вокруг его шеи, а меж усов так даже загорелось что-то, как приникли к Мельниковым устам горячие девичьи губы. Э, что тут рассказывать! Если вас кто так целовал, то вы и сами знаете, а если никогда с вами ничего такого не было, то не стоит вам и говорить.

- Филиппко мой, милый, желанный! - говорила, ласкаясь, девушка,-пришел:таки... А я уж ждала-заждалась, думала, иссохну без тебя, как та былинка без воды...

"Э, не иссохла-таки, слава тебе, господи! - подумал про себя мельник, прижимая рукой не очень-то худощавый стан девушки.- Слава богу, еще ничего".

- Когда же рушники готовить будем? - заговорила девушка, все еще держа руки на плечах Филиппа и обдавая его горячим взглядом черных очей.- Ведь уж скоро филипповки.

Эта речь пришлась мельнику не так по вкусу, как девичьи поцелуи. "Видишь ты, куда гнет,- подумал он про себя.- Эх, Филипп, Филипп, задаст она тебе теперь потасовку". Но, все-таки, набравшись храбрости и отведя свои глаза в сторону, он промолвил:

- Э, какая ты, Галя, ласая [Лакомая, охочая до чего-нибудь (укр.)]. Сейчас тебе и рушники. Как же это можно, когда я теперь сам мельник и скоро, может, стану первый богатырь (богач) на селе, а ты - бедная вдовина дочка?

Девку шатнуло от того слова, будто ее ужалила змея. Она отскочила от Филиппа и схватилась рукою за сердце.

- А я думала... ох, бедная ж моя голова!.. Так чего ж это ты, подлый человек, стучал в оконце?