Максим Горький - Том 10. Сказки, рассказы, очерки 1910-1917

— Maman, а не сходить ли нам сегодня в кинематограф, n’est-ce pas?

Однако, подумав достаточно, нашёл-таки Стервенко способ вскрытия тайных помыслов: вымыл волосы перекисью водорода, в нужных местах побрился и стал блондином унылого вида, а потом надел костюм печального цвета, и — не узнать его!

Выйдет вечером на улицу и раздумчиво ходит, а завидя, что житель, послушный голосу природы, крадётся куда-то, — нападёт на него с левого бока и вызывающе шепчет:

— Товарищ, неужели вы довольны этим существованием?

Сначала житель замедляет шаги, как бы что-то вспоминая, но чуть вдали покажется будочник — тут житель сразу и обнаружит себя:

— Городовой, дер-ржи его…

Стервенко тигром прыгал через забор и, сидя в крапиве, размышлял: «Эдак их не возьмёшь, закономерно действуют, черти!»

А тем временем — ассигновка тает.

Переоделся повеселее и начал уловлять иным приёмом: подойдёт к жителю смело и спрашивает:

— Господин, желаете в провокаторы поступить?

А житель хладнокровно осведомляется:

— Сколько жалованья?

Другие же вежливо отклоняют:

— Благодарю вас, я уже ангажирован!

«Н-да, — думает Оронтий, — поди-ка, поймай его!»

Между тем, ассигновка как-то сама собою умаляется.

Заглянул было в «Общество всесторонней утилизации выеденных яиц», но оказалось, что оное состоит под высоким давлением трёх епископов и жандармского генерала, а заседает однажды в год, но зато каждый раз по особому разрешению из Петербурга.

Скучает Оронтий, и от этого ассигновка как будто скоротечной чахоткой заболела.

Тут он рассердился.

— Ладно же!

И начал действовать прямо: подойдёт к жителю и без предисловий спрашивает его:

— Существованием доволен?

— Вполне!

— Ну, а начальство недовольно! Пожалуйте…

А кто скажет — недоволен, того, разумеется:

— Взять!

— Позвольте…

— Чего-с?

— Да я недоволен тем, что оно недостаточно твердо.

— Да-с? Взз…

Таким способом набрал он в течение трёх недель десять тысяч разных существ и сначала посажал их куда можно, а потом стал развешивать, но — для экономии — за средства самих же обывателей.

И всё пошло очень хорошо. Только однажды главное начальство поехало на охоту за зайцами, а выехав из города, видит — на полях чрезвычайное оживление и картина мирной деятельности граждан — друг друга обкладывают доказательствами виновности, вешают, закапывают, а Стервенко ходит промежду ними с жезлом в руках и поощряет:

— Тор-ропись! Ты, брюнет, веселее! Эй, почтенный, вы чего остолбенели? Петля готова — ну, и полезайте, нечего задерживать других! Мальчик, эй, мальчик, зачем прежде папаши лезешь? Господа, не торопитесь, все успеете… Годы терпели, ожидая успокоения, несколько минут потерпеть можно! Мужик, куда?.. Невежа…

Смотрит начальство, сидя на хребте ретивого коня, и думает:

«Однако много он их набрал, молодчина! То-то в городе все окна наглухо забиты…»

И вдруг видит — собственная его тётушка висит, не касаясь ногами тверди земной, — очень удивился.

— Кто распорядился?

Стервенко тут как тут.

— Я, вашество!

Тут начальник сказал:

— Ну, брат, кажется, ты — дурак и едва ли не зря казённые суммы тратишь! А представь-ка мне отчёт.

Представил Стервенко отчёт, а там сказано:

«Во исполнение предписания об искоренении инакомыслящих мною таковых обоего пола обнаружено и посажено 10.107.

Из них:

положено — 729 об.п.

повешено — 541 '' ''

непоправимо испорчено — 937 '' ''

не дожили — 317 '' ''

сами себя — 63 '' ''

Итого искоренено — 1876 об.п.

На сумму — 16.884 р., считая по семи целковых за штуку со всем.

А перерасходовано — 884 р.»

В ужас пришло начальство, трясётся и бормочет:

— Пере-расхо-од? Ах ты, фуэгиец! Да вся твоя Огненная Земля с королём и с тобою вместе 800 рублей не стоит! Ты подумай — ведь если ты такими кусками воровать будешь, то я — особа, вдесятеро тебя высшая, — как же тогда? Да ведь при таких аппетитах России-то на три года не хватит, а между тем не один ты жить хочешь — можешь ты это понять? И притом же 380 человек лишних приписано, ведь те, которые «не дожили», и те, что «сами себя», — это же явно лишние! А ты, грабитель, и за них считаешь?..

— Вашество! — оправдывается Оронтий, — так ведь это я же их до отвращения к жизни довёл.

— И за это по семи целковых? Да ещё, вероятно, ни к чему не причастных сколько подложено! Всех жителей в городе двенадцать тысяч было — нет, голубчик, я тебя под суд отдам!

Действительно, назначили строжайшее расследование действий фуэгийца, и обнаружилось, что повинен он в растрате 916 казённых рублей.

Судили Оронтия справедливым судом, приговорили его на три месяца в тюрьму, испортили карьеру, и — пропал фуэгиец на три месяца!

Не лёгкое это дело — начальству угодить…

Один добродушный человек думал-думал — что делать?

И решил: «Не стану сопротивляться злу насилием, одолею его терпением!»

Человек он был не без характера, — решил, сидит и терпит.

А соглядатаи Игемоновы, узнав об этом, тотчас доложили: «Среди жителей, подлежащих усмотрению, некоторый вдруг начал вести себя неподвижно и бессловесно, явно намереваясь ввести начальство в заблуждение, будто его совсем нет».

Освирепел Игемон.

— Как? Кого — нет? Начальства нет? Представить! А когда представили — повелел:

— Обыскать!

Обыскали, лишили ценностей, как то: взяли часы и кольцо обручальное, червонного золота, золотые пломбы из зубов выковыряли, подтяжки новенькие сняли, пуговицы отпороли, и докладывают:

— Готово, Игемон!

— Ну, что — ничего?

— Ничего, а что было лишнего — отобрано!

— А в голове?

— И в голове будто ничего.

— Допустите!

Вошёл житель к Игемону, и уже по тому, как он штаны поддерживал, — узрел и понял Игемон его полную готовность ко всем случайностям жизни, но, желая произвести сокрушающее душу впечатление, всё-таки взревел грозно:

— Ага, житель, явился?!

А житель кротко сознаётся:

— Весь пришёл.

— Ты что же это, а?

— Я, Игемоне, ничего! Просто — решил я побеждать терпением…

Ощетинился Игемон, рычит:

— Опять? Опять побеждать?

— Да я — зло…

— Молчать!

— Да я не вас подразумеваю…

Игемон не верит:

— Не меня? А кого?

— Себя.

Удивился Игемон.

— Стой! В чём зло?

— В сопротивлении оному.

— Врёшь?

— Ей-богу…

Игемона даже пот прошиб.

«Что с ним?» — думает он, глядя на жителя, а подумав, спрашивает:

— Чего ж ты хочешь?

— Ничего не хочу.

— Так-таки — ничего?

— Ничего! Разрешите мне поучать народ терпению личным моим примером.

Опять задумался Игемон, кусая усы. Имел он душу мечтательную, любил в бане париться, причём сладострастно гоготал, был вообще склонен к постоянному испытанию радостей жизни, единственно же чего терпеть не мог, — так это сопротивления и строптивости, против коих действовал умягчающими средствами, превращая в кашу хрящи и кости строптивцев. Но в свободные от испытания радости и умягчения жителей часы — весьма любил мечтать о мире всего мира и о спасении душ наших.