Василий Нарежный - Избранное

Итак, если ты хочешь исправить пути свои и быть счастлив, внемли, рассуди и повели: коварный потворник слабостей твоих, Гломар, со всею дружиною любимою, да изженется навсегда от двора твоего княжеского!»

«Как! мой друг, мой верный друг, Гломар!» — вскричал князь в недоумении и горести.

«Он самый! — ответствовал старец. — Он есть такой же друг тебе, как эдемский змей праматери Еве, когда он прельстил ее вкусить от плода познания добра и зла. На чреду Гломара возведи мудрого Дорада!» — «Как! того мужа сурового, который никогда не является ко мне без упреков?»

«Не делай преступлений, и упреки исчезнут! После сего иди ко князю Миродару; склони пред ним выю свою; награди семейства, тобою разоренные, заставь оные обилием своих благотворении забыть обиды, тобою учиненные; и тогда, надеюсь на благость небесную, ты можешь ожидать облегчения в своих горестях».

Князь вещал: «Таковое самопзвольное покорство пред князем муромским не покроет ли стыдом мою диадиму и не унизит ли славы моего народа?»

«Никогда! — верх славы порфироносца есть смирить себя в деле неправом. Такое пожертвование своим кичением любезнее пред взором судии звездного всех жертв твоих и коленопреклонений. Он воззрит к тебе оком отеческим, и ты примиришься с оскорбленным человечеством».

Вещал древний пустынножитель, и князь познал мудрость его советов. С благодарными слезами на очах пал он на выю его, и старец, исполненный духа провидения, сказал: «Сын мой! не истребляй теперешних чувств твоих, и ты будешь благополучен. О Любослав, потщись увериться в душе своей, что промысел вышнего не с тем посылает земле образ власти своей в равных нам сочеловеках, чтобы они искали мнимой славы в убийствах и опустошениях. Сын мой! каждая слеза подданного, невинно пролитая тобою, взвешена будет на весах бескорыстного правосудия. Сколь многими, сколь горькими слезами должен будешь некогда смывать следы своих заблуждений!»

Князь исторгся из объятий мужа священного и потек в свою столицу. Едва вступил он на пространный двор свой, повелел приблизиться к себе Гломару и избранной дружине его. Не знали тогда князи Российские ничтожной политики, греками изобретенной, чтобы отдалять от себя неверных подданных, не дерзая объявить вину своей немилости. Князь сам возвещал и гнев свой и милость. Любослав произнес пред всеми двора своего к Гломару речь сию:

«Ныне уверился я, что ты не можешь быть другом венчанного. Если б я был един из подданных, ты бы мог быть приятнейшим моим собеседником; но я повелитель, и ты не можешь быть другом моим; ибо любить одного меня, а не целое отечество, коего главою поставлен я по воле провидения. Ныне признаю, что любящий в государе одного человека, не должен быть к нему приближен. Самая дружба, без всяких презренных побуждений корысти и любочестия, делает уже его льстецом опасным. Льстец, приближенный к повелителю, есть ядовитый змеи, коего ласканиям никто верить не должен. Гломар! запрещаю тебе казаться взору моему совокупно со всею твоею дружиной; строгий муж, правдивый Дорад, да примет звание первенствующего вельможи при княжеском дворе моем».

Веления князей не коснели без исполнения: Гломар оставил Туров, и Дорад воссел на позлащенном стуле, в чертоге Совета. Вверив неутомимому Дораду бразды туровского правления, облеченный в броню ратника неизвестного, в сопровождении Велькара и малой дружины, Любослав оставил чертоги свои златоверхие, оставил врата туровские и устремился к лесам муромским.

Солнце небесное распустило уже власы свои багровые по небу вечернему. Оно готово было погрузиться в недра мрака вечернего. Унылый князь сошел с усталого коня своего и повелел у корней сосен и елей готовиться к провождению ночи. Мало-помалу ночь возлегла на лесах, холмах, долинах.

Князь вещал: «Не удивляйтесь скорби, наложившей печать свою на чело мое. — Целый день провели мы в путешествии, и ни одного туровца не встречали взоры наши с улыбкой веселия; всякий из них видел во мне своего повелителя, и все, издали узрев меня, укрывались в густоте древесной, как бы при встрече вепря лютого»,

«И сие кажется дивно тебе, князь?» — вопросил Велькар с пасмурным взором.

«Не могу не удивляться; когда я с Гломаром исходил на ловитву вепрей и медведей, подданные мои стремились ко мне во сретение; восклицали радостными гласами, лобызали стремена у подошвы пят моих; веселие встречало меня и сопровождало до отдыха вечернего».

«Ныне, — ответствовал Велькар, — ныне истина начала тебе открывать чело свое. Или не сведем ты о средствах, употребленных для того, чтобы исторгнуть у народа знаки радости, прежде изъявляемой народом пред тобою? Познай же их: едва восседал ты на коня своего, а уже послушники Гломаровы, вооруженные бичами свистящими, рассыпались по граду: ударами принуждали мужей и жен идти тебе во сретение; научали их словам, каковые они должны были произносить пред тобою. Шуйцею отирая обильные слезы горести, десницу простерши к тебе в знак радости, окостенелым от ужаса языком они восклицали: здрав буди, князь благодетельный! И едва ты сокрывался, они падали на колена, воздевали длани к небу миротворному и с рыданием восклицали: «Боже праведный! или исправь его, или нас от него избави!»

Князь погрузился в думу тяжкую, и желанный сои далеко отлетел от места успокоения.

Протекли все пространство земли Туровской, и князь был встречаем одними зверями дубравными. Горе повелителю, когда подвластный ему народ страшится его!

От самых рубежей до града Мурома зрели они явления иные. Пастыри спокойно отдыхали при стадах своих и возвещали о страхе своем только при появлении волка или медведя. Витязи муромские, поражающие зверей кровоядных, познав в странниках послов Любослава, забыли вражду свою и обиды его. С братскою приязнию приветствовали они странников. Любослав вступил в чертоги Миродара и обрел старца, возлежащего при трапезе. Подле него, с правой стороны, восседали вожди и старейшины; с левой дщерь его единственная, голубоокая Гликерия, с подругами своими и нянями. На ланитах ее отливали розы весны пятыянадесятой.

Любослав вещал: «Повелитель земли Муромской! Державный владыка наш желает тебе мира и здравия. Если ты в чем обижен от него, он воздаст должное удовлетворение; ибо сердце его не жестоко, Возвести, чего хощешь ты, и он склонится на твое хотение. Он хощет от тебя взаимно мира и дружбы долголетней!»

Престарелый Миродар ответствовал: «Послы неразумные! Неужели думаете вы, что князь, любимый народом, когда-либо может быть оскорблен иноземцем. Сердца подданных есть такой щит, которого никакие копья пробить не сильны! Не я обижен Любославом, но он сам собою. Так!